— А Первый наш как? — поинтересовался Агафон, торопливо прильнув к чаше с вином. Видно было, что рассказ Со-фония ему не слишком понравился. — У него все хорошо?
Софоний хмыкнул и налил себе вина.
— Вот у него как раз все и плохо, — сказал он. — В узилище наш Митрофан Николаевич. На. Пасху его взяли. Теперь суда ждет. Но я думаю, ничего хорошего ему не светит. Тут ведь колоний усиленного режима нет, тут запросто — либо на крест, либо в рабы продадут. Да что я тебе лекции читаю? Ты и сам все не хуже меня знаешь! Евангелие-то почитывал? Про тебя ведь говорили, что ты там, — Софоний сделал рукой неопределенный, но понятный обоим жест, — к баптистам заглядывал.
Агафон Критский помолчал, обдумывая услышанное. Сейчас он был совсем прежним учителем рисования бузулуцкой средней школы, только беретика на нем не было. Да, большая потеря для хозяина постоялого двора, уж такого экзотичного головного убора Кидаренок ни за что бы не упустил.
— А за что его в узилище? — осторожно поинтересовался Агафон. — Украл чего или… — он порозовел личиком, — не дай Зевс, за прелюбодеяния его?
— Голодной куме… — вздохнул Софоний. — Тут такое дело… царем Иудейским он себя объявлял… Построение Царствия Божьего в отдельно взятой Иудее проповедовал!
— Это… Он что, с ума сошел? Да за такое даже у нас, в Греции, не помилуют. Поступят, как с Прометеем, если не хуже!
Софоний вздохнул.
— У нас в Греции… Быстро ты, Степан, греком заделался! Не знаю, как у вас с Прометеем поступали, может, все это вранье чистое, мало ли греки мифов придумали! Это ведь как орла надо было выдрессировать, чтоб он каждое утро говеться прилетал! А вот Митрофану Николаичу полной чашей отмерено будет. Тем более историю вспомни и сам прикинь, кого на Голгофе распяли!
— Да ты что?! — ахнул Агафон. — Ты думаешь, что наш Николаич — это он? Ни фига себе! Может, ошибка какая? Все-таки ты его не один год знал, он у тебя, что говорится, с руки харчился. Нет, Иван Семеныч, не может этого быть! Ты сам прикинь, ну какой из него Сын Божий!
— Все мы в какой-то мере Его дети, — философски вздохнул Софоний. — Мы тут у нашего Онгоры собирались. Прокуратор и подтвердил, долго к нашему Николаичу подбирались. Говорят, Волкодрало на него обиделся. А он сейчас книжник, он в местный Синедрион двери ногой открывает.
— Дела-а, — протянул Агафон, покачивая маленькой черной головкой с выразительными жульническими глазами, и нахмурил чело. — А молодняк наш как? Эти… как их… Ромул с Кнехтом?
Софоний отщипнул от кисти виноградину.
— Ромул здесь. Его прокуратор пригрел. Да и мне, признаться, жалко салажонка. Пропадет он без нас в этом мире. Как Плиний Кнехт пропал. Пал, понимаешь, смертью храбрых при открытии Америки.
— Так её вроде ещё не открыли? — удивился Агафон. — Колумб-то ещё не скоро родится. Ты что, хочешь сказать, римляне ещё до испанцев в Новый Свет плавали?
— Мало мы ещё знаем о нашей истории, — вздохнул Софоний. — Мы о будущем теперь больше знаем. Вот ты живешь, греком прикинулся, а какой ты, на хрен, грек? На что надеешься? Думаешь, Зевс тебе с талантом и заказами пособит? Думаешь, что своего Филарета переплюнешь?
Он невольно повысил голос. Посетители харчевни опять стали поглядывать на странную парочку. А действительно, что общего могло быть у пронырливого грека и настырного перса? Противоестествен был их союз, не отвечал он требованиям времени, даже наоборот — противоречил им. Но богатым людям в рот не заглядывают, богатые люди — они сами по себе, жуешь с ними рядом и радуйся. Правда, остроносенький грек особо богатым не выглядел.
— Я тебе так скажу, — вздохнул Агафон. — На Зевса надейся, а сам не плошай. А что касается Филарета… Знаешь, Семеныч, плох тот рядовой воин, который не мечтает стать полководцем. Но Митрофана Николаича жалко!
— Сам виноват, — мрачно заметил Софоний. — Сам ведь православный, крестили его папа с мамой, мог бы предполагать, чем его проповеди закончатся!
Еще немного оба посидели в молчании. Агафон Критский все вздыхал, поглядывая на сидящего рядом караванщика. Видно было, что хочется Агафону о чем-то спросить собеседника, да не решался он никак задать свой вопрос.
— Пойду я, — сказал караванщик, вставая из-за стола. — Ты, э-э-э… Агафон… имей в виду. Я-то тебя простил, а вот другие… За них я не ответчик. А власть у них сейчас немаленькая. Если что, висеть тебе рядом с нашим Николаевичем рядышком. Голгофа, она, брат, шутить не любит.
в которой объясняются некоторые аспекты иудейской жизни времен римской оккупации и появляется книжник Анна, в котором нетрудно узнать Ивана Акимовича Волкодрало
Во времена, о которых говорится в нашем рассказе, иудеи, по своей жизни и философским взглядам, которыми они смотрели на эту жизнь, делились на ессеев, саддукеев и фарисеев. Нет, были еще, конечно, и хлеборобы с землепашцами, но не о них речь.
Ессеи претендовали на особую святость, поэтому во всем, кроме ненависти к оккупантам, проявляли умеренность и постоянно боролись с обуревающими их страстями.
Супружество им было тягостным, а вот детей, особенно чужих, ессеи учить очень любили. Чужих детей воспитывать всегда легче своих, им ты знаешь, что можно сказать. В крайнем случае взял щенка за ухо, и тому сразу все стало до боли ясным.
Вместе с тем ессеи презирали богатство и, вступая в общину, передавали ей свое имущество.
Были у ессеев и странности. Одной из них было презрительное отношение к маслу, поэтому если кого из них и помазали, то истинный ессеи немедленно умывался и вытирался досуха. При этом надо учесть, что ессеи носили постоянно белые одежды. Ясно, что масло и белые одежды несовместимы. Если кто-нибудь и сомневается в этом, пусть наденет белый фрак на тракториста, занимающегося ремонтом своей машины, и посмотрит, что из этого получится. Могу поспорить, что я выиграю наш с ним спор, а ещё более вероятно, что, узнав об условиях пари, мой визави откажется от дальнейшего спора..
Живут ессеи общинами, и это понятно — ведь община именно тот коллектив, который в соответствии с его направленностью может доверенное новым членом имущество приумножить или пропить в самые кратчайшие сроки.
Поскольку каждый ессеи ничего не имеет в отдельности от общины, то к товарищам по общине они относятся как к старым знакомым, даже если до того его никогда не видели. А почему? Потому что помазком, скажем, для бритья легче пользоваться, если ты человека знаешь и надеешься, что чесотки или фурункулеза тебе от него не передастся. Да и харчеваться у старого знакомого несравненно легче: знаешь, что ничем неординарным не накормят.
В каждом городе у ессея всегда готов и стол, и угол для жилья, поэтому настоящий ессеи ничего с собой в дорогу не берет, кроме оружия. Понятное дело, чем-то в дороге питаться необходимо, да и имущество общины желательно постоянно приумножать.