— Назначьте время сами, — безмятежно сказал Дефо. -
Опубликуйте в своих «Ведомостях» что-нибудь о светлейшем князе и его будущих поездках. А место останется прежним. Разумеется, вам придется делать некоторое упреждение, ведь «Ведомости» достигают Англии не сразу. Нас разделяет немалое расстояние!
— Прощайте! — Остерманн крепко пожал руку английскому коллеге и шагнул в окруживший карету густой альбионский туман.
Некоторое время Дефо сидел неподвижно, прислушиваясь к удаляющемуся шуршанию шагов, потом покинул карету и двинулся вслед за недавним собеседником. Когда он оказался на берегу, то Остерманна там уже не было. Над проливом стоял туман, и из тумана доносился скрип уключин и негромкое шлепанье весел о воду. Звуки удалялись, потом прекратились, и Даниель Дефо с огромным удивлением услышал плеск волн и громкое сопение, словно всплывший кит прочищал свой дыхательный тракт. Покачивая головой, Даниель вернулся к карете, сел на место кучера и тронул лошадей.
«Как он мне предложил назвать моего героя? — неожиданно подумал он. — Да, Робинзон Крузо… Забавно, очень забавно…»
3. КРОТКАЯ ВОДА
Возвращение к родным берегам, да еще после успешного выполнения дела порученного и славной виктории, в которой ты за поругание флага российского отомстил, дело торжественное и ответственное.
Григорий Суровикин с горшочком краски и кистью сидел, откинув холсты, и неторопливо дорисовывал на борту подводки крест. Это уже был пятый крест, и каждый из крестов означал удачно потопленное вражеское судно.
Рядом с Суровикиным на корточках сидел юнга Степаша Кирик и даже язык высунул от усердия, словно не казак, а он сам этот крест на борту славного подводного корабля рисовал.
— Дядька Гриша, — с жалостливым выражением на лице попросил Кирик. — Дай кисточкою мазнуть!
Суровикин отодвинулся чуть и склонил голову, любуясь своей работой, потом с некоторою неохотою дал мазануть по кресту свежей краской и юнге. Степаша вожделенно обвел крест на дубовом корпусе и с сожалением вернул кисточку казаку. Соскучась по детям, Суровикин с большой симпатией относился к юнге, даже порой сладкие пастилки для него у капитана Бреннеманна воровал. Капитан о том ведал, но относился к тому со снисходительностью, он сам нередко юнгу теми же пастилками оделял.
— Небось страшное дело — мины под вражьи корабли закладывать, — с легкою задумчивостью сказал Степаша Кирик.
— А то, — почти с мальчишеской горделивостью сказал Суровикин. — Главное дело доверяется. Бывало, семь потов прольешь да восьмым умоешься, пока крюк во вражье брюхо ввернешь! Это тебе, брат, не с шелобайщика-ми в орлеца на пристани дуться!
— Дядька Гриша, — снова заладил свое мальчишка. — А когда вы меня под воду возьмете? Обещали же однажды, да все с обещалкиных не выйдете!
Григорий промыл кисть, прикрыл крутой гулкий бок подводки и сказал, тайно показывая на капитанский мостик, где толпились бравые капитаны с трубами подзорными в руках.
— А это тебе, брат, не со мной договариваться надо, а с капитаном Иваном Мягковым. Подойди да с ласкою попроси. А как спросит, умеешь ли грести, ответствуй, что можешь. Глядишь, кто-то из загребных прихворнет, а как замена понадобится, капитан про тебя и вспомнит'
— Суров он больно, — сказал мальчишка. — К такому и подходить боязно. Пойдешь с душою, а вернешься с отказом.
— Терпи, казак, — сказал Суровикин ободрительно. -
Атаманом будешь! Степаша, ты вот мне скажи, как ты на корабль-то со своей боязливостью попасть угораздил?
Мальчик погрустнел.
— Родился-то я в Корельском посаде, — сказал он. — Отец корелянин был, мать русскую взял. Род наш на Мурмане промышлял, у Семи островов. Знаешь такое место? Знатно там, природа ласкова да и удача рыбацкая великая бывает. Как отец живой был, так мы ничего себе жили, папка мой по праздникам даже монпансье и медовые пряники покупал. Вкусные пряники были, вкуснее пастилок, коими ты меня с капитаном угощаешь. А как отец потонул, мать в поденщицы пошла да простыла на работах сильно и померла.
Меня мужики и взяли на карбас зуйком. Палубу драить, дела мелкие сполнять… А куда деваться было, инако прямо с голоду умирай… Шел мне тогда осьмой годок.
По осени хозяин карбаса Никита Желанный подрядился в Норвегу триста пудов жита доставить. Море беспокойным было, у нас примета такая, что моря пуще бояться по осени надо. Сам знаешь, чаще всего в море без воротиши по осени уходят. Нам всем боязно было в море выходить, да подряд сполнять надо. Желанный человеком хорошим был, да малость жадноватым, потому и гарчил на людей и в дело, и не в дело.
И поплыли. Только море подшутить лихорадно решило. За Танагубой пала непогода лютая. Положило карбас вдоль волны, трое рыбаков, что за киль ухватиться успели, да я сам и уцелели тогда. Только недолго нам жизни радоваться было, сутки океан-батюшка нами ровно детскими забавами игрался. Лежим на побочине, слабеть уже начали. Еще одного в море снесло… А как погибель совсем близко стала, тут и избавитель наш объявился, капитан Иоганн, он тогда в Мурман за пенькою шел… Ну, рыбаки в Мурмане объявились… Кому радость, кому горе великое. А мне, робятенку, и радоваться некому. Сел на причале, плачу. Тут капитан Иоганн ко мне и подошел. Выслушал, слезы мои осушил. Идем, говорит, киндер, я из тебя моряка делать буду. Третий год с ним плаваю, с ним и на флот государев пришел…
Он человек хороший, он меня по-немецки изъясняться учит, картографии да штурманским наукам обучает, к корабельному делу пристроил.
— Горька твоя судьба, Степаша, — прочувствованно сказал казак. — Только вишь, мир не без добрых людей. Учись с охотою, как года подойдут, государь тебя в Голландию морскому делу обучаться пошлет. Капитан ом. станешь, кораблем великим будешь командовать. Да что капитаны, ты еще, глядишь, и в капитан-командоры выйдешь, а то и до шаутбенахта дойдешь, такие, как наш Иван Николаевич, у тебя в подчинении будут!
Они посидели на холстах под боком у подводки, потом Суровикин с неохотою встал, поглазел на кричащих за кормою «Посланника» чаек, потянулся и предложил:
— А айда, Степаша, ко мне, я тебя колотым сахарком угощу.
— Не хочу я сахару, — взросло сказал мальчишка. — Я лучше к загребным схожу. Гаврила Рябиков там с досугом невод плетет, меня учить обещался.
— Нехитрое это дело — рыбу в невода ловить, — сказал Суровикин. — Вот ты, Степаша, пробовал когда ловить велику рыбу на уду с голым крючком?
— Да разве так можно? — усомнился юнга. — Рыба ж не дура, дядя Гриша, она наживу любит.
— А вот будем в отдыхе на берегу, — пообещал казак, — пойдем мы с тобой на залив, там я тебя и поучу. Мои-то умеют, отца иной раз облавливают!
Мальчишка ушел к загребным. Григорий Суровикин постоял немного, подставляя обветренное лицо свое солнцу да ветру, потом огляделся воровски по сторонам, убедился, что никто за ним не смотрит, откинул холст, с удовольствием окинул взглядом рисованные кресты, колупнул краску на одном из них безымянным пальцем и засмеялся от нахлынувших чувств радости да гордости за удачно выполненные дела.