— Ах ты, мать честная! — взахлеб причитал Суровикин. — Славная баталия у них сейчас выйдет! А мы здесь отсиживаемся! Справедливо ли?
И тут ответом на его причитания совсем неподалеку грянула разорвавшаяся пушечная граната. Суровикин смолк.
— Гришка! — Капитан-лейтенант Мягков кинулся к товарищу. — Ты что замолчал? Случилось что?
Суровикин откинулся на землю, виновато улыбаясь.
— Достала-таки, жаба! — негромко сказал он. Тут уж и Ивану Николаевичу видно стало, как быстро набухает кровью белая рубаха казака.
— Эк тебя угораздило, — склонился он над бледнеющим от боли Григорием. — Да ничего, ничего, сейчас я тебя осторожно вниз спущу…
Суровикин бессильно отстранился.
— Не трогай, Ваня, — ясным голосом сказал он. — Под самое ребро угораздило.
— Ты… это… ты, Гриша, только не паникуй, — пытался подбодрить его Мягков. — Тебе еще за Карлу медаль из государевых рук получать… Слышишь?
Он встал на колени, придерживая голову мичмана обеими руками. Глаза у Григория были по-детски чистыми, и если бы капитан-лейтенант Мягков участвовал в сухопутных боях, он понял бы, что это глаза умирающего. Но он этого не понял и продолжал суетиться:
— Сейчас! Сейчас!
— Жаль, промахнулся… — Суровикин вздрогнул всем телом, булькнул горлом и, пересиливая себя, сказал: — Иван Николаевич, дай слово, что семью мою не забудешь… Не успел… совсем еще малы…
Мягков освободил правую руку и истово перекрестился, не в силах сказать слова.
Суровикин прикрыл умиротворенно глаза.
— Медаль, коли выйдет такая, детишкам отдашь, — силился он улыбнуться, и Мягков вдруг ощутил противную влажность в глазах.
Рука его все еще лежала на груди товарища, и он вдруг Услышал, как лихорадочно стучавшее сердце Григория застыло, потом еще несколько раз ударило с перебоями, чтобы наконец остановиться навсегда.
— Ax, Гриша, Гриша! — Капитан-лейтенант Мягков опустил тело наземь и за отсутствием головного убора горстью стянул с головы парик.
— Что там у вас? — послышался снизу от воды голос
Раилова.
— Гришку убило, — сказал, как ему показалось, очень громко Мягков, но внизу его не услышали.
Григория Суровикина похоронили на берегу Ворсклы рядом с погибшим гребцом. Дня еще не прошло, как рядом с еще не заветревшим земляным холмиком вырос другой. Ударили в воздух выстрелы, которые за дальним пушечным ревом были почти не слышны. Мягков пристроил у креста, установленного поморами, кусок доски, краской вывел на ней искусную надпись: «Григорий Анисимович Суровикин, казак». Потом подумал и добавил слова: «Императорского флота славный мичман и лихой бомбардир». И все же как бы чего не хватало. Давя горчащий комок в горле, он повернулся к стоящим у могилы товарищам.
— Гаврила погибший чей по фамилии был?
— Каськов ему фамилие было, — сказал один из гребцов
— А батюшку его как звали?
— Ануфрием отца его звали, — сказал все тот же гребец. — Славный был мореход. Мягков снова склонился к могильной доске и добавил: «Гаврила Ануфриевич Касъков, матрос Его императорского флота». Теперь было все правильно. Он постоял немного в задумчивости и добавил дату — 27 июня 1709 года.
Вот теперь все.
— Вот и красочка Гришкина в дело пошла, — вздохнул капитан-лейтенант Раилов. — В горькое дело!
— Слушай! — Капитан-лейтенант Его императорского флота Иван Николаевич Мягков поднял голову. — У нас горе, а у них как? Кто там кого одолел? Поддался нам швед?
Раилов поднял подзорную трубу.
— Наша берет, — сообщил он после некоторых наблюдений. — Гнут шведа! Вон неприятель уже белые флаги выбрасывает!
Да, сражение между тем победно завершалось. Пушки замолчали, но тем громче слышны стали крики и стоны умирающих и раненых с полей. Откуда-то из степи донеслись слабые крики «ура», затрещали далекие выстрелы-и все стихло.
Мрачные и нахмуренные спустились они к реке, перебрались на подлодку.
— Не рисовать больше Григорию наших побед, — вздохнул капитан-лейтенант Мягков.
Ближе к вечеру в той же траурной мрачности допита была горилка в память о погибших. Капитан-лейтенант Мягков прошелся по выпуклому верху подводки, сел на башенку над своим капитанским местом, посидел немного, задумчиво куря трубку, а потом вдруг услышали с удивлением товарищи его, как капитан-лейтенант не поет — воет песню, когда-то слышанную им от мичмана Суровикина:
Ах, плакала лебедушка по морюшку, плакала белая по синему. Ах, да плакавши, она, лебедушка, воскликнула песню лебединую последнюю…
В камышах вдруг затрещало, ровно медведь в них ворочался. Мягков оборвал песню и вскинул голову. Капитан-лейтенант Раилов присел у заряженной пищальки с кресалом в руках, настороженно вглядываясь в светлый еще берег. Хорошо, коли то поручик Бровкин с преображенцами своими, а ежели шведы беглые? Более всего измученному вынужденным безделием и опечаленному потерями Якову Раилову хотелось, чтобы это были шведы.
Рука зудела по ним из пищали ударить!
Камыши раздвинулись, и из зеленой листвы показалось удлиненное холеное лицо светлейшего князя. Меншиков был без треуголки, в одном лишь парике, кафтан нараспашку. С видимой брезгливостью светлейший князь стоял в камышах. Никогда не боявшийся крови Александр Данилович Меншиков опасался измазаться в грязи. Стянув с головы парик, светлейший с веселием закрутил им ад головой.
— Эй, моряки! — звонко крикнул он. — Кончай лягушек глушить! Государь на пир приглашает!
В детстве каждый подросток читал прекрасный роман замечательного французского фантаста Ж. Верна «Двадцать тысяч лье под водой» и восхищался смелостью фантазии ее автора. Вместе с чудесным капитаном Немо мы бороздили глубины океанов, любовались его красотами, были свидетелями трагедий и обучались названиям рыб и животных, живущих в океанских глубинах. И никто из читателей не подозревал, что прообразом, послужившим написанию романа, была российская подводка «Наутилус», которой командовал легендарный подводник Макар Немов, выведенный знаменитым французским писателем как индийский принц Даккар, или капитан Немо.
Тому причиною была политическая напряженность в отношениях между родиной великого писателя и родиной его героя. Разумеется, что писатель Ж. Верн великолепно знал, какова была национальность капитана «Наутилуса», куда волею случая попал профессор Аронакс со своими спутниками, но имя это писатель не мог назвать именно по политическим соображениям.
Тем более отрадно отметить, что впервые в нашей литературе появилось произведение, в котором рассказывается о становлении российского подводного флота, который на протяжении веков позволял России быть тайной, но в отличие от англичан истинной владычицей морей.