Подписал Сидецкий.
Вечер был длинным и тягучим, как рекламируемая по телевизору жвачка «Орбит». Захар сидел в зале квартиры и смотрел телевизор.
По московским каналам шла какая-то политическая мутатень, глаза б ее не смотрели. Саратовское телевидение от столичного тоже не отставало, показывали заседание долбаной областной Думы. Именно поэтому Захар смотрел видик. На вечер он выбрал старую добрую комедию «Как украсть миллион», где играла обворожительная Одри Хепберн. Где их только, таких цыпочек, находят в этом самом Голливуде!
Старому вору больше нравился ее жуликоватый папа, подделывавший мастерски картины известных художников. При деле был фраерок, классно умел барыг плешить. Да и девочка ничего. Грешно признаваться, но в молодости Захар в нее, пожалуй, даже немного влюблен был. Особенно часто она ему вспоминалась в зоне, где женщин не было, а мочалить гребней Захару всегда было западло.
Картина увлекла старого вора, и два часа пролетели без особых раздумий. Посмеявшись проделкам старого барыги, Захар попил чаю на кухне и немного посмотрел последние известия. В Москве снова взорвали какого-то банкира, в Ставрополье расстреляли в упор наряд милиции, но все это было Захару по барабану. Гораздо больше его волновало происходящее у них в городе. Выключив телевизор и смирно лежа в постели, Захар снова задумался о последних событиях.
Не нравились они ему. Сильно не нравились! Лахуд-ренка заменить некем, а посылать кого-то за ацетонкой все равно придется. Но кого? Ни один из подручных по опыту и авторитетности Лахудренку в подметки не годится. Вот в том-то вся и беда. «Быков» много, а разумные люди всегда в недостатке. Пошли дурака, потом сам на хозяина зоны молиться будешь. Если время для молитв останется. Народ вокруг серьезный, палец им в рот не клади, всю руку отхватят по самое не хочу. Нет смены хорошей, вот места достойных кавказские мандаринщи-ки и откупают! До чего уже дошло — воровское звание купить можно! А тут еще мочиловка непонятная пошла. Смерть Лахудренка выглядела очень подозрительно. Красиво его хлопнули, не иначе разговоры слушали. А этот ишак самовлюбленный наверняка телку по телефону заказывал, вот и подставился.
Вроде при мозгах и в возрасте, полтинник почти разменял, а влетел, как влюбленный мальчишка. Но кому его смерть нужна была, кто с ворами потягаться рискнул? Темно, темно… И просвета не видно. Графа бы дождаться, так нет его, застрял где-то, хотя по всем срокам уже откинуться должен был и на волю выйти.
И этот самый Михасенко. Мозгляк ведь с виду, на зоне с такого спроси — все отдаст и ноги целовать будет. А этот себя сильно вел, как идейный. Молчал до последнего, партизан хренов. Так не за деньги молчат, деньги — сор, да и покойнику они без нужды. Не мог Михасенко этот не понимать, что ему теперь все едино — молчи ли, говори, все одно хлопнут. Но мог ведь уйти без маеты, без мук ненужных. Достаточно было на вопросы ответить. Ответь и получи милосердную пульку в голову. Сам Захар так бы и поступил. Он же не товарищ Сухов из «Белого солнца пустыни». Это тот все мучения предпочитал. И этот вот наемник, Сухов долбаный, молчал.
Ладно, как говорится, сдох Серко, и хрен с ним. Плохо, что теперь и Петрик претензии выставлять начнет, ведь в доме ромалы этого самого Михасенко пришибли. Впрочем, с претензиями ромалэ разобраться несложно, куда сложнее понять, откуда ветер дует. Ох темно! Как в тундре полярной ночью. Ничего не понять!
За размышлениями Захар и не заметил, как сердце прихватило. У вора сердце болеть не должно: ты только слабость свою покажи, эти волки, что вокруг суетятся, враз тебя вместе с мослами схавают.
Поэтому недуги свои Захар от команды тщательно скрывал, ради того и водочки в компании не гнушался принять, но только он один знал, как тоскливо сжимает сердце жесткая рука костлявой.
Пришлось вставать, принимать кардофен и прочую пакость, выписанную знакомыми лепилами. Подумал немного, достал из холодильника коньяк, в сомнении посмотрел его на свет — но пить раздумал.
Вернувшись в комнату, Захар сразу почувствовал недоброе.
Сквознячком потянуло по полу, холодя босые ноги. А откуда ему, спрашивается, взяться, сквознячку, если форточки он всегда тщательно прикрывал, а балконная дверь и вовсе никогда не открывалась?
— Кто здесь? — хрипло спросил Захар, останавливаясь в дверях.
— Свои, — послышался странно знакомый голос.
— Свои ночью дома сидят, — проворчал Захар, осторожно шаря взглядом по комнате и одновременно нащупывая нож в кармане халата. По старой воровской привычке он с ножом никогда не расставался, даже на улицу брал с собой, хотя бы и перочинный; игрушка вроде, а в умелых руках — смертельное оружие. Если, конечно, владеть им умеешь. Нож был на месте, и Захар, сжав ручку, осторожно сунулся в комнату.
Шагнул — и замер в бессильном и злом изумлении. Да и любой бы над собой всякий контроль потерял — в кресле, по-хозяйски скрестив ноги, сидел, недобро щурясь и сутулясь, Геннадий Михасенко, которого еще позавчера вечером на стрелку с ангелами отправили.
Но не видно было, чтобы смерть ему особенно повредила. Михасенко лениво курил сигарету, поигрывал блестящим пистолетиком и ждал, когда Захар немного придет в себя и разродится необязательным и оттого глупым вопросом.
Но Захар до этого не унизился и оскорбленную добродетель лепить не стал. И здоровкаться с покойником не стал. Кто же с покойниками здоровкается? Покойники в могилках лежать должны, чего они по чужим квартирам, суки, шастают?
— Не добили тебя, выходит, мои пацаны? — спросил он, кончиками пальцев гладя в кармане халата нож и расчетливо прикидывая, как ему этого фраера отвлечь немного. Секунды, а может, и доли какой малой не хватало трезво оценивавшему свои шансы Захару. — Прямо не верится даже. Как это ты ускребся?
— Твои костоломы свое дело хорошо знают, — сказал Михасенко хрипловато. — Пристрелили, как ты и приказывал. Только промашка у тебя маленькая вышла. Ангелы на небе меня пожалели. Взяли и на разборку с тобой отпустили. Говорят, не по-божески ты со мной обошелся. Ну что, давай баланс подводить, Захар?
— Мучить будешь? — независимо поинтересовался Захар, хотя все существо его, все тело трусливо задрожало при мысли о боли. Кто-кто, а тело его, ломанное БУРами да штрафняками, знало, что это такое — боль.
— Зачем? — удивился гость. — Мучают, когда узнать что-то хотят. Как ты, например. А я про тебя все знаю: и с кем ты работаешь, и кто ваш общак держит, и куда нар-коту привозят. Ты вот деньги для питерских жуликов искал, так? Не нужны они тебе, Захар. И тебе самому уже не нужны, и питерцам без дела. Не будет у них наркоты, бригада их, мною шлепнутая, перед Господом нашим за свою торговлю пакостную оправдывается, а наркотики милиция конфисковала и уничтожила. Вот и твоя торговля кончилась, Захар! Увольняю я тебя с твоей воровской должности. И Графа своего гребаного ты не дождешься. Лежит твой Граф на дне речки Белая, вода в ней сейчас темная, как его совесть. Так что если ты последнее слово сказать хочешь, то поторопись, времени у нас с тобой мало.