Катя и Олеся наверх не взбирались, а взлетели, как птички, на подоконник.
— Замок цел? — удивилась Катя, очутившись в помещении. — Как тебе это удалось?
— Прошла сквозь стену.
Олеся промолчала, но дверь и замки обследовала.
Окно закрыли, жалюзи опустили, зажгли свет, надели перчатки и принялись за работу.
Копировали все, что попадалось под руки, даже записные книжки. Хозяин кабинета, похоже, не хранил здесь никакой секретной информации. Любая бумага была доступна.
Работали долго, старательно, пока не кончилась бумага. Об этом они не подумали. Ни в ксероксе, ни под столом не осталось ни одной пачки. Достали складные спортивные сумки и сложили в них гору материалов.
Катя подошла к окну, а Таня выключила свет в комнате. Когда она подняла жалюзи, то замерла на месте.
Прямо подокнами собралась компания подростков. Человек пятнадцать ребят и девчат играли на гитарах, пили пиво, хохотали и матерились.
— И что делать будем? Эта шпана до утра не разойдется. Прыгать им на руки с полными сумками?
Олеся выглянула в окно.
— Надо позвонить в милицию от имени жильцов дома и пожаловаться, что им мешают спать. Первый час ночи уже.
— Нуда! Их разгонят, а через минуту они снова соберутся. А то не звонили и не жаловались! Это же энцефалитные клещи. Вопьются — не вырвешь.
— Оставьте детей. Куда им деваться? Опусти жалюзи. Катя опустила и оглянулась. Таня включила свет.
— Идите за мной. Здесь стоит обычный английский замок.
Она повернула два раза вертушку и открыла дверь.
— А как мы ее закроем? — поинтересовалась Олеся.
— Захлопнем, замок сам защелкнется.
— Думаешь, Максимов не помнит, что запирал дверь на два оборота?
— Помнит. И еще он помнит, что у него под столом лежало пять пачек бумаги по пятьсот листов каждая и полный лоток в ксероксе. А сейчас в нем и порошка не осталось. Пошли.
Таня подхватила свой рюкзак и вышла первой. За ней — подруги с неподъемными сумками. Дверь пришлось захлопнуть.
Таня привела подруг в мужской туалет и открыла окно, выходящее на противоположную сторону сада. Здесь царила тишина. Она привязала веревку к радиатору отопления и сказала Олесе:
— Иди первой.
Девушки смотрели на зияющее отверстие в воздуховоде.
— Классный приемчик! — восхитилась Катя.
Таня знала, что от их глаз ничего не спрячешь, а потому специально провела их через мужской туалет. Пусть увидят все сами. Ее рассказ выглядел бы хвастовством, а так и слов не потребовалось.
Подходя к окну, Олеся обронила:
— Поставь решетку на место. Только скакать не надо, белка. Встань на плечи Кати.
Они так и сделали. Установив решетку, девушки с сумками спустились вниз. Таня осталась. Она отвязала веревку, вышла на карниз и закрыла за собой окно.
Катя тем временем взобралась на высокий тополь, стоящий в десяти шагах от дома и, очутившись на уровне третьего этажа, привязала свободный конец троса к суку дерева. Таня обмотала руку веревкой и спрыгнула. Ее пронесло мимо дерева и еще пару раз мотануло, словно маятник. У земли она выпустила из рук трос и упала в траву. Небольшой кувырок — и девушка оказалась на ногах. Катя отвязала от сука закрепленный конец, сбросила веревку вниз, после чего спокойно слезла с дерева.
Через десять минут они ехали в машине. Все устали, и разговаривать не хотелось, только бы до кровати добраться. Головоломку с макулатурой можно перенести на утро.
Чувствуя свою вину перед Таней, Катя произнесла вслух, ни к кому не обращаясь:
— Надо быть очень умным человеком, чтобы придумать такой экзотический способ проходить сквозь стену. Я бы не догадалась.
Никто ничего не ответил.
Таня смотрела в окно на темную уснувшую столицу, и по ее лицу гуляла довольная улыбка.
Мало кто из журналистов интересовался реставрационными работами, и музей встретил Метелкина с распростертыми объятиями. Молодого человека проводили в святая святых и долго внушали ему, как труден хлеб реставратора и как несправедливо оплачивается их талант.
Метелкин делал снимки и покачивал головой:
— Удивляюсь, сколько профессий заложено в одном человеке. Он же и штукатур… смотрите, как шпателем работает, счищая лишнее с холста. Он же и врач… вот я вижу инструменты, скальпель, шприц, тампоны, марлю. Примочки делают, будто больному. А ведь это всего лишь картина. Он же и художник. Я бы сказал — гравер. Надо же ухитриться работать такими тонюсенькими кисточками! Какие глаза надо иметь!
Интеллигентная полная дама, ведущий искусствовед Музея имени Пушкина, сопровождающая репортера по запасникам и реставрационным мастерским, одобрительно кивала головой:
— Как вы правы, Евгений. Многие шедевры, что находятся сейчас в залах музея, спасены от неминуемой гибели этими скромными тружениками невидимого фронта.
— Еще одно любопытное сравнение! Так обычно называют разведчиков, Нина Алексанна. А ведь и правда, люди приходят любоваться шедеврами великих мастеров, и никто не задумывается о тех, кто спас им жизнь, вложил в это свою душу.
Нина Александровна расцвела в улыбке. Какой обаятельный молодой человек! А он знай себе фотографирует, даже то, что к шедеврам не имеет никакого отношения: коридоры, лестницы, переходы, окна.
— Скажите, Нина Александровна, похищение «Святого Луки» было совершено именно реставратором музея, а не рецидивистом, как показано в кино? Вы же видели фильм «Возвращение «Святого Луки»?
— Конечно. Вы правы. В семье не без урода. Но это единичный случай и преступника нашли. Фильм так и называется: «Возвращение «Святого Луки», а не «Исчезновение…».
— Если бы картину не нашли, то и фильм снимать не стали бы. Ну а были другие случаи, когда картины исчезали и не возвращались?
— За время моей работы в музее, а я здесь работаю более тридцати лет, ничего похожего не случалось.
— Не помню где и от кого я слышал, будто в Эрмитаже висит половина добротных подделок вместо подлинников. Громкое заявление. Не так ли?
— Популистское заявление. Политикам как-то надо привлекать внимание к своей персоне. Говорить можно что угодно. Наши коллекции собраны очень давно. Картины прошли тщательные экспертизы. Экспертная лаборатория Грабаря имеет непререкаемый авторитет. А потом, мы неохотно покупаем живопись конца девятнадцатого — начала двадцатого века. В особенности это касается Сальвадора Дали и Пабло Пикассо. Этих великих мастеров только ленивый не копировал.
— А как дела обстоят с импрессионистами? Картины Ван Гога, Модильяни, Моне стоят десятки миллионов долларов, и их не так сложно копировать, как Рембрандта или Вермеера.