* * *
На первичный осмотр мутантов Краузеру понадобилось восемь дней. Наконец интересные с точки зрения науки и пользы экземпляры были отделены от бесполезных выродков. Краузер отобрал полтора десятка перспективных особей обоих полов и всех возрастов. С ними предстояло работать, чтобы понять, будет ли от мутантов толк. Остальных можно было смело уничтожать.
Мутанты в загонах успокоились — видимо, решили, что оккупанты заберут с собой полтора десятка отобранных, а прочих отпустят. О решении генерала Бохана они не слышали.
На совете, посвященном окончанию отбора, подполковник Гриц связался с генералом напрямую, предложил создать сортировочные лагеря, согнать туда мутантов Пустоши и Донной пустыни и посадить бригаду научников — изучать, отбирать. Так можно обойтись меньшими силами. Бохан с Грицем согласился, но заметил: сейчас на это нет времени, сперва — Москва, потом — лагеря для мутантов, война будет долгой. На данный момент целесообразно уничтожить самые сильные племена, напугать мелкие деревни, отогнать кочевья — пусть сидят по углам.
Краузер в свою очередь предложил новые, экономичные методы уничтожения: отравляющие вещества, огонь. Но в первый раз решили действовать по старинке.
Гриц не хотел допускать Кира к командованию расстрельным взводом, однако других кандидатов не нашлось. По приказу лейтенанта мутанты выкопали за деревней ров глубиной в два человеческих роста и шириной в полтора. Они не задавали вопросов и не подозревали, что роют себе могилу.
С рассветом начали.
Сперва из загона вывели самцов — не всех, два десятка, чтобы за раз управиться. Рядовым раздали по сто граммов кактусовки. Кир распорядился выстроить мутантов в ряд на краю рва, спиной к бригаде, но омеговцы все равно нервничали. Выродки, похоже, теперь уже догадались, что их ждет, потому что один вдруг прыгнул в ров, надеясь сбежать, но Кир оказался быстрее: кинулся к краю, прицелился, пристрелил мутанта и тут же дал команду открыть огонь.
Загрохотали автоматы, мутанты посыпались в ров. Не было ни криков, ни стонов — чистая работа. Солдаты приободрились. Самцов перестреляли легко, деловито. Хуже стало, когда пошли самки.
Они уже понимали: ведут на расстрел. Приходилось конвоировать. Самки брели, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами. Бригаде налили еще по сто граммов, и солдаты ошалели от запаха крови, от вседозволенности. Кир и сам ощущал это сладкое чувство, кружащее голову сильнее кактусовки (он не пил, считал, что командир должен быть трезв).
Рядовые смеялись, шутили, пели. Выстроили баб по росту. За юбки матерей по-прежнему цеплялись спиногрызы, ревели. Одна девочка, маленькая, похожая на человека, если бы не чересчур большие, желтого цвета глаза, вдруг кинулась к омеговцам:
— Дяденьки! Я маленькая! Я не хочу умирать! Я ничего плохого не сделала! Дяденьки!
Марик, рядовой из взвода Кира, присел перед ней на корточки, коснулся кудряшек и со счастливой улыбкой идиота сказал:
— Не бойся, это будет быстро и совсем не больно.
* * *
Ночью над опустевшей деревней горело зарево — уезжая, комбат Гриц отдал приказ сжечь деревню и остывающие во рву трупы.
Идти с Маузером в Москву вызвались пятнадцать человек: семеро из отряда Артура, остальные — незнакомые, с виду крепкие, только Тимми — доходяга.
Маузер выстроил бойцов, произнес речь — и сам воодушевился, и людей убедил: не место им здесь, нужно уходить. Артур наблюдал за Маузером. Точно бывший военный — и муштровать умеет, и выправка у него офицерская. Да и обстановка такая ему привычна.
Из-за опустевших домов выглядывали девчонки, хихикали, пока Берендей, приунывший у костра, не видел, а стоило деду обернуться, принимались корчить из себя скромниц.
Сам Артур стоял перед строем, придирчиво осматривая новобранцев. Он понимал, что в его движениях нет грации Маузера, и старался поменьше двигаться, но вид иметь суровый.
— Р-разойдись, — скомандовал татуированный и добавил будто про себя: — Дал бы вам полчаса свободного времени, но вы же, кретины, не знаете, что такое час.
Мужики вытянули шеи, но переспрашивать не решились. Маузер осмотрел сухое дерево, положил камень недалеко от тени и указал на него пальцем:
— Когда тень наползет на камень, вы должны быть здесь, до того делайте что хотите.
Мужики поняли и разбежались. Дед Берендей зацокал языком, но смолчал. Остались Маузер, Тимми, Курганник и Артур.
Из-за жестяного сарая Артуру подмигнула веснушчатая девчушка, залилась краской.
— Эх вы, вокруг столько женщин, а они сидят… — Тимми махнул рукой. — Был бы я постарше!
— Я, милый мальчик, — пророкотал Курганник, — три года женат был. Она и красивая, сиськи — во! Но, увы, грамотная. И ревни-ивая, жуть! Всё стишки писала, все деньги на бумагу уходили, она ж дорогущая. А как гости приходили, она те стихи вслух читала. Так всех друзей моих извела. Как голосок ее услышат — разбегаются. Я терпел, терпел… жалко все-таки, да ушел в кузню жить. Но и там она мне жизни не дала. — Он махнул ручищей и плюхнулся в тень рядом с Артуром.
Тимми хихикал, Маузер, закрыв глаза, думал о своем, Артуру было не до смеха. Он вспоминал Нику, и холодно, пусто становилось на душе. Может, правильнее было вернуться и забрать ее с собой? Как она там, в Пустоши? Успела ли уйти? А малышка как? Выживет ли на жаре, среди волков? Был бы хоть сезон ветров или дождей, а так — самая сушь.
Веснушчатая девчонка покинула убежище, потопталась в стороне и опустилась возле Артура. Преданно, по-собачьи заглянула в самую душу и, зардевшись, прошептала:
— Можно с тобой поговорить?
Покряхтев, Курганник повернулся спиной и сделал вид, что ничего не слышит; Тимми отправился прогуляться. Маленькие ушки девушки горели алым, нос порозовел. Засмущавшись, она завела за ухо локон и проговорила:
— Не подумай, я не шлюха. Я спросить хотела… Бабам нашим будто дела нет, к вашим не подступишься, а ты, видно, добрый. Скажи: победит Омега? Или мы победим в этой войне?
Артур опешил. Девушка заглядывала ему в лицо, будто хотела знать правду.
— У меня жена осталась с маленькой дочкой. — Он грустно улыбнулся. — Я надеюсь, мы победим. И надеюсь дожить до победы.
Рыжая улыбнулась, неожиданно нырнула вперед, обняла его, тут же отпрянула и убежала. Артур тотчас о ней забыл. Он вспоминал родную ферму. Наверное, сожгли ее, камня на камне не оставили. Когда омеговцы захватят все переправы, вернуться за Никой будет невозможно. Если бы Курганник не начал бунт, Артур просто предупредил бы жену, чтобы уходила из деревни. Но бросить мужиков на смерть он не мог, а теперь что-либо менять поздно.
— Какой ты добрый, — вывел его из раздумий Тимми. — Обнадежил девочку. А надо было правду сказать: Омега победит, а мы передохнем все. — Он нацепил прямо поверх банданы широкополую шляпу с бахромой. За кожаным поясом-косицей пересекались два длинноствольных револьвера. Мокасины из шкуры маниса украшала шнуровка.