— Извини, Артурка, должок за мной. Эти, из Ордена, все мое племя положили — и отца, и братьев, и дядьёв. А меня оставили. За тем, видать, чтобы я отомстил. Есть, знаешь, такая ненависть, которая жить заставляет. И меня держала. Потешусь напоследок, отправлю на их небеса несколько святош. Взрывчатка есть, хозяин?
Беспомощно лупающий глазами Хамло кивнул.
Воцарилась тишина, даже мутанты затаили дыхание. Фирг развернулся к своим, ткнул троих, как показалось Артуру, наугад, в грудь, приказал что-то. Мутанты подошли к Курганнику и встали рядом. Добровольцы. Смертники.
— Вход в подземелье за вами взорву, — Курганник потер руки, — чтобы мясники следом не пробрались. Давай, хозяин, собирай людей. И уходите. Защитите Москву.
* * *
Крепкую стену возвели люберецкие и крепкие ворота построили. Монахи Ордена Чистоты штурмовали крепость, каждый миг ожидая контратаки. Это были отборные бойцы, крепкие, тренированные, отлично вооруженные, их сердца наполняло воодушевление: Хамло, глава люберецких, пригрел у себя мутантов, целую ораву, а значит, все внутри подлежали уничтожению. Очищению.
К удивлению монахов, люберецкие особого сопротивления не оказывали: смолкла сирена, прекратили стрелять с дозорных башен. Видно, затевали какую-то пакость. После короткого совещания монахи решили штурм не прерывать, но проявить осторожность: мало ли что. Хитрость мутантов известна всем.
Поэтому, когда стрельба возобновилась и с башни жахнули из гранатомета, они воодушевились: противник проявил себя. Потерь пока не было, люберецкие ни по кому не попали, и монахи, затянув священный гимн, ринулись на приступ с новыми силами.
Монахи не подозревали, что одновременно с выстрелом из гранатомета прозвучал другой взрыв — по команде Курганника завалили вход в подземелье. Сам Курганник приготовился стрелять с башни вместе с мутантом, имени которого не знал и не желал узнавать: ни к чему новые знакомства на пороге смерти. И сам Курганник не стал никому представляться, даже Артурке на прощанье не признался, что зовут его Ником. Мама так звала.
Курганник дал очередь поверх голов и спиной прислонился к бронированному листу. Отступать некуда. А помирать — не хочется. И есть еще немного времени, чтобы вспомнить всех дорогих людей и все хорошее, что в жизни было: от мирного одиночества древних могильников до мутафагов, которых он вы́ходил. Друг, сгинувший в Донной пустыне. Жена… ползуна ей в зад и маниса в причинное место! Артурка вот. Хороший парнишка. Когда надоели курганы, Ник начал искать оседлости и пришел на ферму. И ведь Артур даже вопросов не задавал — поверил. Если бы Курганник не осторожничал, были бы у него сыновья — ровесники Артурки.
Монахи перешли в наступление, завыли гимн. Ник наизусть помнил и ненавидел эти слова. Мутант рядом оскалился, зарычал проклятия.
— Ничего, друг. Сейчас мы их заткнем.
Ник приподнялся, выстрелил. Солист забулькал, хор заткнулся. Не поняли еще, что на весь лагерь люберецких осталось четверо смертников. Не в полную силу лезут, осторожничают.
Значит, по-прежнему остается немного времени, чтобы вспомнить. И чтобы пожалеть о своем выборе: долг — одно, а жажда жизни — такая, брат, подлая штука. Она о долге не спрашивает и доводов не слушает, а шепчет в ухо: беги, Ник, беги, Курганник, не кончились еще твои странствия.
Мутант заплакал. Курганник отвел взгляд.
Сейчас начнется бой, и воспоминания спрячутся, станет весело. В последний раз. Может, это те же твари, что разносили стойбище, что отца убили, братьев и дядьёв. Может, это те сволочи, которые насиловали тетку, гогоча при этом. А Ник смотрел.
— Ну, друг, давай. Покажем гадам, почем манисово дерьмо в урожайный год!
Мутант улыбнулся и поднял на плечо гранатомет. Еще двое добровольцев бежали к воротам от взорванного лаза, спешили принять участие в своей последней битве. Курганник попытался вспомнить подобающие случаю слова, какую-нибудь патетическую песню, но вспоминалось только старинное, когда-то слышанное:
Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна,
И не вижу ни одной знакомой звезды,
Я ходил по всем дорогам и туда и сюда,
Обернулся и не смог разглядеть следы.
Но если есть с собой огниво и кисет,
Значит, все не так уж плохо на сегодняшний день
И махнет мне авиетка серебристым крылом,
И на Пустоши оставит только тень…
Курганник не знал ни автора песни, ни того, когда она появилась, но простые эти слова наполняли его душу смутной тоской и сожалением: не было в небе над Люберцами авиетки, никто не манил Ника Курганника в высь.
Затянули свое и мутанты, в три голоса: мрачную песню кочевых народов, потерявших свою Родину и не обретших новый дом. Курганник помнил: эту песню очень любил отец.
Воспоминания оборвались — монахи, собрав все силы, ринулись в наступление, и стало жарко. Курганник стрелял из укрытия, прятался, менял рожок, летели под ноги пустые гильзы. Упал, раненый, один из мутантов, но успел-таки забрать с собой несколько нападающих. Ночь тянулась бесконечно долго, патроны все не кончались, но на исходе были силы.
Рухнул второй доброволец, скошенный очередью, а третий вдруг бросил автомат и принялся молиться своим богам. Курганник под сплошным градом пуль подполз к безымянному товарищу, потряс его за плечо. Мутант огрызнулся. Тогда Ник оставил его в покое.
Как только монахи сломают ворота, им обоим конец. Не стоит осуждать отчаявшегося.
Ник с ужасом понял, что и сам на грани отчаяния. Смерть близка и неминуема, а так хочется вернуться назад, вместе с другими, с Артуркой, нырнуть в лаз. И бросить самоубийц за спиной. И презирать себя за слабость всю оставшуюся жизнь.
Ворота содрогнулись — их таранили.
Скольких Курганник убил сегодня? Не считал. Зря, наверное.
— Ну что, уроды? — крикнул он, стараясь заглушить страх. — Не терпится сдохнуть?
Стрелять по ворвавшимся будет бесполезно. Мутанта не растормошить. Курганник оглядел оставленный Хамлом арсенал: несколько гранат, запас патронов… Решение пришло быстро. Руки дрожали, но он соорудил из взрывчатки пояс, оставил короткий шнур, который горит два удара сердца, взял автомат и спустился к воротам. Монахи уже почти выбили мощный запор. Курганник, чувствуя, как отнимаются ноги, как предательски сводит мочевой пузырь, дал очередь по приоткрывшимся створкам. Ответили огнем, не попали. Новый удар — ворота почти распахнулись, засов не выдержал.
Ник Курганник отбросил в сторону автомат. Достал огниво, прикурил самокрутку.
Ворота распахнулись. Ник подпалил шнур и кинулся вперед, огромным прыжком преодолевая расстояние от жизни до смерти, от двора лагеря люберецких кормильцев до валившей внутрь толпы монахов.
Оба сердца Курганника пропустили удар.
Он закричал. Монахи вскинули оружие и открыли огонь. Курганник успел почувствовать пули, врезающиеся в его плоть, но это было уже не важно: шнур догорел, и у створок ворот раздался мощный взрыв. Мир озарился вспышкой, яркой, как тысячи солнц. Свет, который поначалу казался пронзительным, сделался ласковым. Вдалеке — Ник откуда-то знал — его ждала мама, улыбалась и протягивала руки.