Но офицер только ускорил бег, не обращая внимания на колотье в боку. И на вопли позади. Впрочем, скоро сменившиеся хрипом и хрустом…
Он уже торжествовал победу, когда внезапно, врезавшись бедром во что-то неподвижное, как скала, кубарем полетел вперед, роняя фонарик.
«Что это?..»
Но неожиданно горячая клешня уже перехватила левую руку и сжалась, давя мышцы и дробя кость. В этот краткий миг эсэсовец, причинивший за свою жизнь немало боли другим людям, понял, что чувствует человек, попавший под поезд.
Он еще смог, страшным усилием воли преодолевая всеподавляющую боль, оттянуть смертельный миг, разрядив обойму в наваливающееся на него каменнотвердое тело, услышать звон гильз, отскакивающих от бетонного пола, вдохнуть перемешанный с пряным ароматом свежей крови (в том числе и своей) запах пороха, ощутить на лице густые горячие брызги и…
Третий, последний, «таллбой», у которого что-то случилось со взрывателем, в последний момент передумал засыпать вечным сном в пробитой им сквозь землю и бетон узкой штольне.
От детонации пяти тонн взрывчатки и без того пронизанное тысячами трещин подземное сооружение просело почти по всей площади, хороня под многотонными сводами, превратившимися в надгробные плиты, множество застывших от ужаса подземных обитателей, не успевших выбраться на поверхность после двух первых ударов великанского молота.
А воздушная волна, прошедшая по лабиринту ходов, давя и плюща хрупкую человеческую плоть, милостиво подвела итог…
Окрестности Тейфелькирхена, 1945 год.
«Тридцатьчетверка» лейтенанта Марата Хайрутдинова вынеслась из заснеженного леска, хищно поводя башенным орудием, прямо к какому-то кирпичному забору с колючей проволокой, едва виднеющейся из целого сугроба, нанесенного на гребень ограды по всей ее протяженности.
Замерев на миг, танк выплюнул из «хобота» сгусток черно-оранжевого пламени, и тут же одна из башенок, не то украшавших это фортификационное сооружение, не то игравших роль огневых точек, рассыпалась красно-бурым крошевом в облаке дыма и пыли.
– Хайрутдинов, куда палишь? – хрипнула рация голосом комбата Николаева. – Танки?
– Да нет… так, для острастки.
– Снаряды не тратить. Что это за хреновина?
– Завод вроде какой-то…
– Проверить и доложить.
– Есть!
Танк с неожиданной для такой махины грацией развернул назад башню, чтобы ненароком не повредить орудие, и неторопливо, почти нежно ткнулся бронированным лбом в кирпичи, разворотив целую секцию ограды. И уж теперь взревел дизелем вовсю, влетая внутрь.
Опытный танкист ожидал всего: града пуль по броне, удара «болванки» замаскированной где-нибудь пушки, даже смертельного для всех внутри просверка проклятого изобретения фрицев – фаустпатрона, но…
Завод (а это, похоже, был действительно завод) встретил нежданных гостей тишиной и запустением.
Заметенные снегом «улицы», обгорелые остовы не то корпусов, не то складов… И ни души…
– Да-а, поработали на совесть союзнички… Где ж они в сорок первом-то были? – пробормотал наводчик Банных, и лейтенант непроизвольно потер пальцем белый шрам, наискось пересекающий лоб. – Когда мы кровью умывались… А уж это-то мы и без них взяли бы.
– Точно…
– Доложите обстановку, Хайрутдинов, – ожила рация.
– Противник не обнаружен, – доложил лейтенант и добавил от себя: – Порушено здесь все. Наверное, американцы разбомбили. Или наши.
– Добро. Проверьте и присоединяйтесь к батальону. Пусть пехота тут разбирается.
Командир отключился, а Т-34 неторопливо двинулся дальше, поводя из стороны в сторону пушкой, словно любопытная зверушка – носом. Маленькая такая зверушка – в тридцать две тонны весом.
Завод казался заброшенным лишь на первый взгляд. То тут, то там в пустом оконном проеме на миг мелькало бледное лицо и тут же исчезало.
– Командир! Там люди, – доложил радист, но Хайрутдинов уже и сам видел, как, отделяясь от развалин, к танку бегут люди. Бегут не пригибаясь, все, как один, – в странном, никогда еще не виданном полосатом обмундировании. Оружия в руках не видать…
– Товарищ лейтенант! Да это же зеки! Тут концлагерь, наверное!..
Марат сглотнул застрявший в горле комок и, откинув командирский люк, высунулся наружу.
Узники, сияя улыбками на изможденных лицах и тараторя на множестве языков сразу, тесно обступили добродушное стальное чудище, принесшее им долгожданное освобождение, карабкались на броню, скользя по покатым бортам слабыми ладонями…
– Есть тут русские, товарищи? – прокричал Хайрутдинов, озирая со своей «вышки» все прибывающее и прибывающее население мертвого завода.
– Есть, есть! – К танку проталкивался, яростно работая локтями, тощий парнишка. – Миша… Михаил Воронин я, товарищ командир!.. Из Рязани я!..
Дельменхорст, Германия, Британская зона оккупации, 1945 год.
Стефан Мюллер, часто и подолгу останавливаясь, брел по улице незнакомого города, с трудом переставляя отекшие ноги. Вряд ли кто-нибудь сейчас узнал бы в этой дряхлой развалине того бодрячка, который колобком катался по родному Тейфелькирхену, везде успевая и олицетворяя собой неусыпную городскую власть, готовую окружить заботой и опекой любого, начиная от простого обывателя до коммерсанта, желающего завести свое дело. Теперь забота нужна была ему.
А все проклятые русские…
Господину Мюллеру с супругой удалось бежать из города буквально из-под гусениц русских танков вместе с последними армейскими грузовиками, вывозившими документацию с разрушенного литейного завода. Бросив на произвол судьбы батальон «фольксштурма», [51] которым был обязан командовать в силу своего положения. Но вряд ли сопливые юнцы, едва удерживающие в руках тяжеленные фаустпатроны, и старики под шестьдесят, вооруженные трофейными датскими, чешскими и югославскими винтовками с пятью патронами на ствол, могли оказать серьезное сопротивление большевистским дьяволам, горевшим праведной местью. Да им, убогим, и терять было нечего, а он…
Стоило только вспомнить военнопленных, которые трудились якобы на городских работах, и сколько их отправилось в мир иной при этом. Сколько их собратьев прятались, как тараканы, по развалинам завода, чтобы, когда придет время, ткнуть в него, Стефана Мюллера, пальцем? Нет, ждать милости от завоевателей он не собирался.
Сколько стоила «эвакуация», он до сих пор вспоминал с болью. Практически все семейные накопления ушли в карман рыжему фельдфебелю, согласившемуся выбросить пару ящиков. Мордастый стяжатель ничем не рисковал – все равно под рухнувшими от английских бомб перекрытиями оставались еще тонны бумаг, ни собрать которые, ни уничтожить времени уже не было. Но Мюллеры получили шанс…