Прихотливая человеческая память отличается особенной любовью нанизывать одни воспоминания на другие. Вот и Бежецкий вздохнул, припомнив дочь старого барона, Матильду фон Штильдорф, верную подружку детских игр и юношеских забав, в просторечии называемую им и деревенскими дружками-сорванцами Мотей или даже Мотькой, смотря по настроению. Сбитые в кровь коленки, игры в салочки, в расшибалочку, в прятки с белоголовыми, крепкими, как боровички, пебятишками из соседней деревеньки, чьи предки тян” ли крепостную лямку на предков Александра, затем общие книжки про мушкетеров и пиратов, первая детская влюбленность и долгие вечера под ее окном, первый неумелый поцелуй… Интересно, как сейчас поживает в своем Стокгольме нынешняя подданная его величества короля Швеции и Норвегии Карла-Оскара Третьего графиня Улленхорн? Последний раз они сталкивались мельком, на балу у уездного предводителя дворянства лет восемь назад. Простила ли Матильда ту старую выходку? Помнится, они тогда крепко поссорились…
Бампер изящной “кабарги” Александра уперся в старательно размалеванный бело-красный брус шлагбаума, украшенного еще не тронутой ржавчиной табличкой с фамильным гербом и надписью-окриком: “Стой! Частная собственность! Ты вступаешь на территорию родового поместья графов Бежецких”. Александр только покачал головой на очередное отцовское чудачество: “Еще бы часового поставил!” и посигналил. Как и следовало ожидать, из пелены мельчайшего дождя, обыкновенного в этих болотистых, низменных местах, никто не появился. Пришлось Александру со вздохом вылезать из уютного тепла и сухости салона прямо в промозглую сырость и отодвигать препятствие самостоятельно. Больше всего добивало, что, проехав, пришлось снова вылезать и задвигать проклятое бревно на место: старик больше всего на свете ценил порядок и мог крепко обидеться за подобную небрежность даже со стороны сына (а может быть, на сына-то как раз и больше, чем на всех остальных).
Километра через два открылась сама усадьба, типовой образчик архитектуры эпохи Александра Благословенного. По семейным легендам, передающимся из поколения в поколение, прапрапрадед Александра был весьма чужд эстетике и к тому же порядком прижимист, но, пожалев денег на заграничного архитектора, вполне разумно не поскупился на добротные стройматериалы. Усадьба простояла без малого два столетия, однако капитальный ремонт был произведен всего лишь один раз, и то лейб-гвардии капитан Бежецкий, выйдя в отставку девять лет назад и желая провести на родине остаток дней своих, только кардинально реконструировал интерьер, практически не затронув конструкцию здания и его внешнюю отделку. Так что вполне вероятно, что родовое гнездо графов Бежецких простоит еще немало лет и самому Александру предстоит поселиться здесь на склоне лет.
Отогнав легкую грусть, Бежецкий лихо подкатил к воротам и посигналил. Слава богу, хоть здесь-то привратник, престарелый Трофимыч, оказался на месте.
Отец, как всегда, на гвардейский манер, вскинув жесткий подбородок, выскобленный до синевы, стоял на террасе, ожидая, пока Александр поднимется по лестнице. Матушке давно уже было строго-настрого запрещено выходить навстречу сыну, но Бежецкий-младший знал наверняка, что старая графиня сейчас, сидя в гостиной в окружении верных горничных, состарившихся вместе с ней, с нетерпением ждет завершения раз и навсегда установленного ритуала встречи отца и сына.
Обычно процедура эта завершалась довольно быстро — ведь Александр, особенно в последние годы, после женитьбы и повышения по службе, стал редким гостем в поместье Бежецких, однако сегодня отец, подчеркивая свое недовольство сыном, решил держать марку до конца.
Александр, одолев лестницу, подошел к отцу и почтительно поцеловал слегка дрожащую руку (“Стал сдавать старик, да-а!”) со старинным драгоценным перстнем, который, если верить семейному преданию, стоил головы кому-то из татарских (или турецких?) вельмож еще в одном из первых Азовских походов.
— Здравствуйте, граф.
Отец, помедлив, кивнул:
— Здравствуйте и вы, граф. — Затем он сделал приглашающий жест в сторону открытой двери: — Прошу!…
* * *
Разговор, весьма жесткий, длился в графском кабинете уже около часа. Мать так и не дождалась сына, и теперь ее любимая горничная Фима каждые десять минут с регулярностью автомата стучала в двери со словами:
— Барыня просят господ к обеду!
После чего, с той же регулярностью, вылетала прочь от гневного окрика Бежецкого-старшего.
Все церемонии, скрупулезно продуманные старым графом в предвкушении визита сына, давно уже были забыты. Александр, скрестив руки на груди и вытянув скрещенные ноги, сидел в вольтеровском кресле у камина, а Павел Георгиевич мерил свой кабинет из угла в угол шагами такими быстрыми, что крыльями развевались полы старомодного домашнего сюртука.
В процессе беседы уже выяснилось, что Бежецкий-старший давно нашел по своим каналам (годы службы в гвардии не прошли даром) “виновника” неожиданного повышения сына по службе. “Слава богу, что Елена и ее неугомонные тетки здесь ни при чем, — думал Александр. — По крайней мере, совесть моя будет чиста, когда начнутся неизбежные сплетни и кривотолки”. Маргарита уже намекала ему на причастность кого-то из приближенных князя Орлова, но проверить источник лишний раз никогда и никому не мешало. Видимо, один из последних громких “наркотических” скандалов с кем-то из молодых придворных, сынком или внуком одного из все еще сильных и весьма активных вельмож — тех, кто определял судьбы прошлого и особенно позапрошлого царствования, — вызвал цепную реакцию в умах царедворцев. В результате этого метафизического процесса на должность, уже определенную обстоятельствами, был избран не кто-нибудь из сиволапых выскочек, размножавшихся при дворе в последнее время с пугающей быстротой, а человек из своего круга — отпрыск благородного семейства, древностью своего родословного древа, возможно, даже превосходящий августейшую фамилию. Ничего особенного, из ряда вон выходящего не произошло, просто, как обычно случается в таких делах, победила замшелая “княжеская” партия.
Однако Павла Георгиевича крайне раздражало даже не то, что сын его, Александр, вступает в ряды “паркетного воинства”, которое он, несмотря на всю свою жизнь, отданную лейб-гвардейскому полку, искренне презирал и ненавидел (причем, как подозревал Бежецкий-младший, не совсем объективно — слухи ходили разные…). Его бесило то, что Александр, которого он в своих мечтах всегда видел в сверкающих эполетах и орденах, честно заслуженных в победоносных кампаниях, верхом на белом коне… Одним словом, представляемый не менее чем боевым генералом сын добровольно променял все это будущее великолепие после первой же постигшей его неудачи на презираемую всеми истинными военными профессию жандарма. А еще не оставляла досада, что, вопреки всем его прогнозам, этот башибузук еще и растет по службе! Отца совсем не волновало то обстоятельство, что Корпус, особенно за минувшее столетие, не только доказал свою очевидную роль в деле укрепления незыблемости трона, но и непосредственную жизненную необходимость для всего Государства Российского. Старик и ему подобные “аристократы мундира” мерили все категориями позапрошлого века, как и их отцы, бредили в юности героями Сенатской площади. Давно уже размылись в их памяти ужасы и потрясения начала и особенно середины прошлого столетия, когда именно Службы, и Корпус во главе их, удержали Империю, балансировавшую на лезвии бритвы. Не желали они замечать и реалий нынешнего…