* * *
Сергей шагал по улицам ночных Фив домой, чувствуя, как гудят натруженные за день руки, ноет поясница (полдня пришлось «шкрябать» в узком закутке на третьем участке, где, как назло, в мягкий известняковый пласт оказалась вкраплена железняковая прослойка), саднит ободранный локоть…
Да-а… Совсем не так представлял он себе житье-бытье в прошлом, совсем не так… Кстати, все мечты насчет «полубога» вообще рассеялись в прах: огнестрельное оружие здесь уже знали, и порох тоже не был страшной тайной.
Порох, как и многое другое, принесла с собой волна русского завоевания, докатившаяся и до таких отдаленных мест, так что Дорофеев, прикинув на пальцах, высчитал свое примерное местоположение на временной шкале.
Никаких, естественно, четырех тысяч лет. Приблизительно та же эпоха, куда он запулил Жорку Арталетова, жаждавшего звона клинков и шороха дамских кринолинов. Где-то середина шестнадцатого века от Рождества Христова. Сергей сам видел казаков на улицах, православные церкви, мирно сосуществующие с храмами египетских богов, даже указы, писанные старославянским шрифтом на «досках объявлений». А большинство «предприятий» города подчинялись «хоронному приказу» – своеобразному министерству загробных дел…
А все балбес Горенштейн! Ткнуть бы ему сейчас в физиономию ту справочку с радиоуглеродным анализом ракушки, собственноручно выколупнутой Сергеем из окаменевшего кораллового рифа, неведомым землетрясением поднятого на без малого десятиметровую высоту над уровнем моря.
«Плюс-минус столетие, но за четыре тысячи лет я вам ручаюсь!.. Побываете в эпохе фараонов…»
Ага, побывал. Только фараоны оказались местными ментами, а камни сейчас приходится тесать для гробниц великих русских царей.
Понятное дело, смекнули владыки, что если похоронят их в жарком песке, а не в сырой родимой землице, то и лежать будет не в пример комфортнее. Особенно если принять во внимание египетские похоронные традиции, действительно очень древние.
Как по секрету шепнули Сергею работяги (откуда узнали – неведомо!), плиты и блоки сейчас готовились для гробницы царя Ивана, который пока еще здравствовал, но покоиться желал не хуже своих предшественников. Который Иван по счету, неграмотные каменотесы не знали, а что до прозвища царского, то их знание русского языка так далеко не простиралось.
И про пирамиды какие-то они ничего не слыхивали, а на просьбу Дорофеева хотя бы приблизительно начертить на устилающей пол каменоломни тонкой, словно мука хорошего помола, известковой пыли форму гробницы, рисовали что-то похожее на ленинский мавзолей. Три широких уступа и арка входа.
Более того: по словам товарищей, почти возведенный уже мавзолей совсем недавно рухнул, и теперь приходилось спешным порядком возводить новый. Оттого и трудились в три смены, и новичков на работу брали не чинясь.
Вырубленные блоки грузились на барки и тихим ходом сплавлялись к устью Нила, где в них, как в воздухе, нуждались строители, уже шеей ощущавшие неминуемый гнев наместника и остроту палаческого топора.
– Пришер-л, Серр-ы-и-ый? – выбежала навстречу суженному Рамоон, тщательно выговаривая не слишком-то пока дающиеся звуки чужой речи. – Ужи-ын на стор-ле!
Сергей устало погладил девушку по колючим, прилично уже отросшим волосам и отправился на задний двор мыться. Главным неудобством он считал полное отсутствие в каменоломне душа. За целый день, проведенный в клубах белесой пыли, на коже и в волосах скапливались пригоршни известняка, сначала превращавшегося от пота в серую кашицу, а затем – от солнца – затвердевавшие в однородную массу, по прочности почти ничем не уступавшую первозданному камню. Возможно, даже потверже рыхлого, пронизанного порами и микроскопическими трещинками «монолита».
Шипя от боли, каменотес выдирал из изрядно отросших волос каменные шарики, тоскливо думая о том, что, вероятно, скоро придется побриться наголо, как остальные «коллеги». А, принимая во внимание, что бритвы были тоже бронзовые, в чем довелось убедиться за ежеутренним бритьем, экзекуция предстояла еще та!
Сгустки затвердевшего известняка никак не хотели снова размокать под водой и, отброшенные в сторону, громко щелкали о покрывавшие двор каменные плитки.
«Какой хороший цемент! – прокручивал мысленно Дорофеев фразу из известного кинофильма. – И не отмывается совсем…»
И вдруг замер, не замечая того, что продолжает тянуть за ручку самодельного душа – веревочку, прикрученную к амфоре с нагревшейся за день водой, в свою очередь подвешенной к деревянному столбу. Стопора в этом примитивном устройстве предусмотрено не было, поэтому в какой-то момент опустевший сосуд перевалил критическую отметку, автоматически отстыковался от подвески и звонко клацнул о твердую Серегину башку, рассыпаясь вдребезги.
Возможно, многие сомневаются в том, что именно удар яблоком по голове подвиг Ньютона на открытие закона всемирного тяготения, но амфора, рухнувшая на голову бывшего бизнесмена, разбившись, наоборот, собрала ранее роившиеся без особенной системы мысли в одну прочную конструкцию.
– Какой хороший цемент… – пробормотал он вслух и с диким криком «Эврика!», как был голый, кинулся в дом.
Рамоон, собиравшая на стол, несколько дулась на «мужа».
В последнее время из-за крайней усталости он нередко манкировал супружескими обязанностями, отговариваясь «тяжелым днем», «поздним временем» и прочими вескими причинами. Теперь же, увидев голого мокрого мужика, блажившего что-то непонятное, она подскочила, словно ужаленная в самое интересное место, и мгновенно скинула нехитрую домашнюю одежонку, трезво решив, что тот просто решил разнообразить вечерний досуг, а упускать момент – глупо.
– Еврика! – радостно вторила она Сергею, норовя повиснуть у него на шее. – Еврика!
«Может это клич у них за морем такой любовный? – думала она. – Вон ведь у зверей тоже так бывает… Только люди все больше молчком, да тишком…»
И разочарованию не было предела, когда он, даже не обратив на нее внимания, рухнул на колени перед чаном с замоченной «робой» каменотеса и принялся торопливо обдирать с нее катышки засохшей пыли, становившейся при стирке сущим наказанием: попробуй раздолби камушек, а отрывать – ткань испортишь.
– Еврика… – жалобно повторила Рамоон, уже теряя надежду привлечь к себе внимание внезапно спятившего Серр-Гея. – Еврика…
«Неужели он не видит, какая я красавица? – грустно думала она, следя за непонятными манипуляциями мужчины. – Как я хочу его, как я люблю его?.. Для кого я крашу губы? Для кого я умащиваю кожу маслом? Для кого я, наконец, купила эти дорогущие звонкие браслеты на лодыжки? Не хуже, между прочим, чем у храмовых танцовщиц… Я и станцевать для него могу и… и…»
Слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз…
И тут произошло чудо.
Дорофеев вскочил, подхватил на руки девушку и закружил по комнате ее невесомое тело:
– Ты бы только знала, Ромка, какое ты у меня чудо! Если бы ты только знала, какой я у тебя молодец!