– Один фиг, – равнодушно бросил авторитет. – Главное, что золотой. И немедленно. Косой! Ты у нас вроде спец… Сколько сейчас царский чирик стоит?

– Да баксов сто, наверное, – сообщил, подумав, один из бандитов, действительно несколько косящий правым глазом.

– Серьезная валюта… Так. Вижу: «одна тысяча восемьсот сорок четвертый» и «одна тысяча восемьсот сорок третий». А базар… пардон… разговор шел про сорок шестой.

– Тот, в коляске, – сообщил Сильвер, – сказал, что сегодня… тогда, в общем… двадцать пятое июня было. Восемьсот сорок шестого года.

– И все равно не седьмое июля… – задумчиво пробормотал Геннадий Игоревич, постукивая по столешнице серебряным полтинником с двуглавым орлом.

– Почему не седьмое? – опять вскинулся ученый. – Как раз седьмое!

– Как это?

– Ну, это по новому стилю седьмое, – принялся загибать пальцы Горенштейн. – А по старому, по Юлианскому календарю, значит… Да, двадцать пятое июня.

– А ведь точно… – что-то посчитал в уме «предводитель команчей».

– Что-то я не въеду! – честно признался Сильвер. – Седьмое, двадцать пятое…

– Ты Рождество когда отмечаешь?

– Рождество? Седьмого января. Как все.

– А оно ведь должно быть двадцать пятого декабря, как во всем мире. Седьмого января – это по старому стилю. Въехал?

– Нет.

– Ты старый Новый год тринадцатого празднуешь? – начал сердиться авторитет.

– Да. Все празднуют, и я праздную.

– Так это по СТАРОМУ стилю первое января. Понятно?

– Угу… – уставился тот в потолок, шевеля губами. – И все равно не сходится.

– Что не сходится? – обреченно вздохнул авторитет.

– Между двадцать пятым июня и седьмым июля двенадцать дней, а не тринадцать. В декабре-то тридцать один день, в июне – тридцать.

– Да… Действительно, почему? – уважительно глянул Геннадий Игоревич на соратника, настолько неожиданно блеснувшего интеллектом.

– За каждый век набегает по одному дню, – устало сообщил Дмитрий Михайлович. – Поэтому к датам двадцатого века добавляем тринадцать, девятнадцатого – двенадцать, восемнадцатого – одиннадцать…

– Хватит, хватит… Тогда все в порядке. Да у вас не машина, а просто клад, Дмитрий Михайлович! Такая точность меня вполне устраивает. И, говорите, можно в любую точку пространства?

– Плюс-минус километр…

– У-у-у… Это хуже… Но ничего – подходит. Итак, проверку, думаю, можно считать успешной. Реальную эксплуатацию вашего чуда техники начнем недельки через две: нужно еще экипировочку подобрать, людишек натаскать… Возьметесь, Георгий Владимирович?

Жора молчал. Он уже примерно понимал, для чего уголовнику понадобилась такая точность…

– Молчите? Как хотите. Два раза предлагать не буду. Ну, вы еще подумайте… А пока… А пока…

Авторитет задумался.

– А пока хотелось бы чего-нибудь для души. Вы, господин Арталетов, вроде бы частый гость во Франции шестнадцатого века?

– Если два визита можно назвать этим словом, то да, – не стал спорить с очевидным Георгий.

– Чудненько. Знаете ли, всегда мечтал побывать именно в этом времени и месте. Дюма-отец, королева Марго, шпаги, колеты, веера… Не согласитесь ли немножко побыть моим гидом?

– Почему бы нет… У меня там, кстати, остались незавершенные дела.

– Ну, о делах потом. Сперва я хочу побывать там просто так – туристом. В современном Париже я бывал, интересно бы сравнить. Да и поглядеть, что старик Дюма наврал, а что описал точно.

– Как прикажете. Получите истинное удовольствие, ручаюсь.

– В самом деле? Тогда немедленно в путь! Та машина, с которой вас сняли, вроде бы настроена на это время?

Горенштейн пожал плечами:

– Естественно.

– Восхитительно! Найдется в вашей костюмерной наряд на меня и двух моих оболтусов? Сильвер остается тут за главного…

17

Здесь он получил все, что ему причиталось.

Мистер Уильям Бонс, штурман

– Б-р-р… Вот это полет!

Действительно, полет оказался еще тот. Не зря, видно, предупреждал Горенштейн, что четыре человека, да еще такой комплекции, на одну машину – почти предел. Впечатления можно сравнить с теми, которые бывают у воздухоплавателя, застигнутого в воздухе десятибалльным штормом.

Жора потряс из стороны в сторону головой, в которой, казалось, что-то перекатывалось, и только после этого открыл глаза.

На этот раз, видимо ради разнообразия, перенос состоялся в дневное время. И похоже, в несколько более позднее время года – трава под деревьями была устлана толстым слоем пушистого снежка, а воздух имел температуру заметно ниже нулевой.

«Слава богу, – облегченно подумал Арталетов, – хоть клопы проклятые спать улеглись до весны…»

Он поднялся на ноги и попрыгал, разгоняя кровь.

– Где вы, Геннадий Игоревич?

– Голову поднимите.

Авторитет, облаченный в красный, расшитый золотом кафтан и черный плащ, висел на горизонтальной ветке, вцепившись в растрескавшуюся кору всеми четырьмя конечностями не хуже давешнего лесного агрессора.

– А остальные где?

– Черт его знает… Впрочем, надо мной кто-то сидит.

Примерно в метре над предводителем сидел, обняв руками и ногами ствол, Косой, не реагировавший ни на какие сигналы снизу. Очевидно, путешествие он перенес хуже всех.

Третий бандит, прихрамывая, пришел на голос предводителя откуда-то из лесной чащи. Судя по разорванной цепочке «хрономобиля», он пытался куда-то бежать в межвременном пространстве. Ему неимоверно повезло, что это был уже заключительный этап, а то пришлось бы его искать где-нибудь в Швейцарии или Атлантическом океане, если вообще не на Марсе. По его собственным словам, беглец рухнул на землю с высоты третьего этажа. У страха, конечно, глаза велики, но ногу он себе растянул изрядно.

– Мне к тому же тварь какая-то мелкая за шиворот провалилась, – плаксиво пожаловался он, корябая кривым сучком спину. – Кусачая-а!..

Общими усилиями сняли с ветки старшего, затем, проявляя чудеса акробатики, спустили на землю Косого, не желавшего расставаться с позой австралийского медведя коала даже на земле. Лишь полстакана коньяку, влитые в разжатый кинжалом рот, понемногу вернули бедолагу к жизни.

Как ни странно, Геннадий Игоревич перенес «перелет» превосходно. Недаром, видно, говорят: «Подлецу – все к лицу»…

– Вперед! – торопил он. – Чего рассиживаться? Нас ждут великие дела!..

* * *

Корчма покойного Мишлена, естественно, никуда не делась, но при свете короткого зимнего дня вид у нее оказался еще печальнее. Никаких следов на дорожке, ведущей к ней, не просматривалось, поэтому Георгий легко убедил спутников в необитаемости жилья, сочинив на ходу сказку о том, что хозяин-де со всей семьей помер от заразы. В чем, кстати, не слишком погрешил против истины, если считать заразой проклятого вампира.