— Ради всего святого, — обратился Уимс к Фольцу, — скажите ему убрать пистолет.

— Ради всего святого, Фред, убери пистолет, — произнес Фольц.

Фред не стал убирать пистолет.

— Парни… похоже, вы сами не понимаете, что творите, — проговорил он.

— Помереть со смеху, — сказал Уимс.

Карни и Фольц разразились хохотом. Они хохотали и хохотали, пока не выбились из сил — животы у них болели, из вытаращенных глаз градом катились слезы, оба судорожно хватали воздух.

— Достаточно, — бросил Уимс, и Карни с Фольцем мгновенно замолкли, вновь превратившись в манекены.

— Они под гипнозом! — воскликнул Фред и попятился.

— Само собой, — подтвердил Уимс. — Пора бы понять, в какой дом вы попали. Здесь чувствуют, слышат и видят лишь то, что я пожелаю.

— Ну ладно, — неуверенно произнес Фред, — давайте, разбудите их.

— Поправьте галстук, — велел Уимс.

— Я сказал, разбудите их.

— Поправьте галстук.

Фред поправил галстук.

— Благодарю, — кивнул Уимс. — А теперь, боюсь, у меня для вас неутешительные новости — для всех вас. Надвигается торнадо, — сообщил он. — Ураган унесет вас прочь, если вы не прикуете себя наручниками к батарее парового отопления.

Три детектива, спотыкаясь от ужаса, бросились к батарее и приковали себя к ней наручниками.

— А теперь выбросьте ключи, иначе в вас ударит молния! — приказал Уимс.

Ключи полетели на другую сторону залы.

— Торнадо прошло стороной, — заявил Уимс. — Теперь вы в безопасности.

Три детектива разрыдались от облегчения.

— Соберитесь, джентльмены, — сказал Уимс. — У меня для вас важное сообщение.

Все трое жадно внимали каждому его слову.

— Я собираюсь покинуть вас, — продолжал Уимс. — Собственно говоря, я собираюсь покинуть этот мир. — Он подошел к зеркалу и постучал по нему костяшками пальцев. — Через минуту я пройду через это зеркало. Вы увидите, как я и мое отражение встретимся, соединимся и уменьшимся до размеров булавочной головки. Потом булавочная головка снова вырастет и превратится только в мое отражение. Затем вы увидите, как мое отражение удаляется от вас по длинному-длинному коридору. Вы сейчас видите коридор, по которому я пойду?

Трое детективов кивнули.

— При словах: «Черная магия» вы увидите, как я прохожу сквозь зеркало. Потом я скажу: «Белая магия» и появлюсь во всех зеркалах в этой зале. Вы станете стрелять по зеркалам, пока не перебьете все, до единого. А потом я скажу: «Прощайте, джентльмены», и вы застрелите друг друга.

Уимс неспешно направился к двери. Никто не смотрел на него — все не спускали глаз с зеркала.

— Черная магия, — мягко произнес Уимс.

— Вот он! — вскричал Фольц.

— Идет словно через двери! — воскликнул Карни.

— Спаси нас, Господи, — проговорил Фред.

Уимс вышел из бальной залы на лестницу и прикрыл дверь, оставив небольшую щель.

— Белая магия, — проговорил он.

— Вот он! — крикнул Фольц.

— Вокруг нас! — вторил ему Карни.

— Стреляйте! — завопил Фред.

Последовала вакханалия криков, выстрелов и звона разбитого стекла.

Уимс ждал тишины, которая наступит, когда будут разбиты все зеркала. Ждал минуты, чтобы сказать последнее «прости».

Слова прощания замерли у него на губах, когда пули прошили дверь, к которой он прислонился, и самого гипнотизера.

Умирающий Уимс опустился на лестницу, понимая, что сейчас безжизненным мешком покатится по ступенькам. Но его волновало не это. Уимс вспомнил — слишком поздно, — что на другой стороне двери в бальную залу тоже висело зеркало.

Не порти вечеринку, © 2006 Kurt Vonnegut/Origami Express, LLC

МИЛЫЕ МАЛЕНЬКИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ [11]
Перевод. А. Криволапов, 2010

Стоял такой жаркий, сухой и ослепительный июль, что Лоуэллу Свифту казалось, будто каждый микроб в нем, каждый самый маленький грешок выгорели дотла. Свифт ехал на автобусе домой с работы — он торговал линолеумом в универсальном магазине. Сегодняшний день знаменовал седьмую годовщину его супружества с Мадлен. Между прочим, у Мадлен была машина. Нет, не так: она была владелицей автомобиля!

В длинной зеленой коробке под мышкой Свифт нес алые розы.

Автобус был битком, но всем женщинам нашлись сидячие места, так что совесть Лоуэлла ничто не тревожило. Он откинулся на спинку сиденья и погрузился в приятные мысли о жене, похрустывая костяшками пальцев.

Лоуэлл был высокий, стройный мужчина с тонкими песочными усиками и желанием походить на британского полковника. Со стороны казалось, этому его желанию соответствует все, разве что мундира не хватало. Со стороны Лоуэлл выглядел значительным и целеустремленным, а вот вблизи его подводили глаза печального попрошайки, потерянного, испуганного, назойливо-любезного. Он был неглуп, сравнительно здоров, но дошел до той черты, когда его положение главы семьи и главного добытчика растаяло как дым.

Мадлен однажды сказала, что он словно стоит на обочине жизни, не переставая улыбаться и говорить: «Простите», «После вас» и «Нет, благодарю».

Сама Мадлен торговала недвижимостью и зарабатывала куда больше, чем Лоуэлл. Временами она подшучивала над ним по этому поводу, а Лоуэлл в ответ лишь дружелюбно улыбался и говорил, что никогда, ни при каких обстоятельствах не заводил врагов, и что Господь изначально создал его — да и Мадлен — добрыми людьми.

Мадлен была женщина привлекательная, и Лоуэлл всю жизнь любил ее одну. Без Мадлен он бы просто потерялся. В иной день, возвращаясь домой на автобусе, Лоуэлл чувствовал себя скучным, усталым, бесполезным и очень боялся, что Мадлен бросит его — в то же время понимая таковое ее возможное желание.

Впрочем, нынешний день выдался не из таких. Лоуэлл чувствовал себя превосходно. Ведь помимо того, что сегодня была годовщина их с Мадлен свадьбы, день ознаменовался загадочным событием. Событием, насколько понимал Лоуэлл, ни к чему не ведущим, тем не менее он чувствовал себя героем небольшого приключения, которое они с Мадлен смогут с удовольствием посмаковать. Сегодня, когда Лоуэлл ждал автобус, кто-то метнул в него нож для разрезания бумаги.

Он решил, что нож метнули из проезжающего автомобиля или из офиса в здании через дорогу. Лоуэлл заметил его, лишь когда нож звякнул о тротуар рядом с острыми черными носами его ботинок. Он быстро оглянулся по сторонам, никого не увидел и с опаской поднял находку. Нож оказался теплым и неожиданно легким — голубовато-серебристый, овальный в сечении, модернового вида. Сделан нож был из цельного куска металла, явно полого внутри, одна сторона лезвия остро заточена, вторая тупая; маленький, похожий на жемчужину камешек посередине разграничивал лезвие и рукоятку.