Ответом ему был одобрительный гул, среди которого его ухо различило несколько едких замечаний.
– Я знаю, что не все здесь одобряют некоторых из нас, – усмехнулся он. – Я часто слышу: «Бандиты, мол, уголовники…». Да, я бывший уголовник. Можно сказать, бандит. Я сидел в тюрьме за то, что сейчас в России, покинутой нами, считается нормой жизни. Большинство из моих товарищей, – взмах руки в сторону нахохлившейся кучки боевиков, – тоже. Причем многие – за гораздо более серьезные проступки. Но я могу поручиться, что среди них нет ни одного убийцы или насильника, мародера или растлителя. Никто из нас не нанесет вам вреда, потому что мы все – один коллектив. Одна команда.
На этот раз шум был дольше.
– Америку… Если вам не нравится это слово, Австралию тоже осваивали бывшие преступники. Что с того? Сейчас эти государства вполне добропорядочны и преступников сажают в тюрьмы правнуки бывших уголовников, прибывших на новые земли в кандалах. Я обещаю вам, что каждый, кто хотя бы пальцем тронет кого-нибудь из присутствующих или его имущество, будет наказан по всей строгости закона!
– Воровского закона?
– Нет! – сверкнул глазами предводитель. – Нашего закона. Того закона, который мы сами примем и поклянемся исполнять. Закона новой Родины!
– А что касается здешнего безлюдья, – несколько сменил он тему, благоразумно решив не форсировать события и дать новым мыслям устояться в головах и обрести форму и смысл, – то хочу вас обрадовать. Или разочаровать. Мы тут не одни.
– Как это не одни?
– Не знаю, есть ли здесь человечество, но люди здесь есть. Не знаю сколько, где и какие, но есть.
– Откуда? Сорока на хвосте принесла?
– Нет, не сорока, – Влад вынул что-то из кармана и передал стоявшему ближе всех. – Пустите по рядам… Вот эту штуку я лично извлек из туши убитого оленя. Повторяю: сам лично. Без подлога. Она долго находилась под кожей зверя, обросла тканями… Но, надеюсь, никто не сомневается, что это сделано человеком.
Переселенцы, ахая и изумляясь, передавали из рук в руки серый остроконечный кусочек металла: несомненный наконечник стрелы, причем не кустарный, а явно изготовленный на производстве, возможно, отштампованный. Слишком уж четкими были грани, безупречным отверстие для отсутствующего древка. Общее впечатление не портили даже следы не очень умелой заточки.
– Надеюсь, – пошутил Самохвалов, – никто не подумает, что мои… скажем, коллеги… охотились на оленей с луком и стрелами?
– А этот… индрикотерий? – спросил кто-то. – Его-то не стрелой убили.
– Да, верно, – несколько помрачнел вожак. – Значит, у аборигенов есть не только стрелы и копья. Или здесь есть не только они. Остается только выяснить это самим. Мы ведь тоже не лыком шиты! – он похлопал ладонью по стволу крупнокалиберного пулемета, установленного на танк-проходчик, теперь становящийся просто танком. – Встретим и спросим «ху из ху»!
Впереди лежала неизвестность, но все присутствующие готовы были встретить ее, не дрогнув…
* * *
Коршун почти неразличимой с земли букашкой описывал в бесцветном от жары алюминиевом небе огромные круги, выглядывая добычу. Хотя, может быть, это был вовсе не коршун, а, скажем, ворон. Да, почти наверняка ворон.
– Ты не вейся, черный во-орон, над моею голово-о-ой… – привычно и противно голосил рядом осточертевший «певец». – Ты добычи-и-и не дождешься-я-я, черный во-о-орон – я не твой…
«Надоел! – зло подумал Макар, лежавший в горячей степной траве навзничь. – Что, я тут до конца света лежать буду? Встану сейчас и наваляю по первое число… И певцу, и ворону этому…»
– Ты не вейся, черный во-орон… – словно заезженная пластинка выводил в сотый, наверное, раз невидимый певец.
Ворон-коршун в поднебесье будто споткнулся и, клюнув носом, начал снижаться по пологой спирали, постепенно увеличиваясь в размерах. Заметил…
– Ты добычи-и-и не дождешься-я-я…
Стервятник все снижался и снижался, превращаясь во что-то совсем уже несуразное – некое подобие российского гербового орла с двумя головами, только не стилизованного, а абсолютно живого.
Вот двуглавый монстр тяжело плюхнулся в хрусткую траву метрах в двух от лежащего и, тяжело переваливаясь на кривых лапах, неуклюже приблизился. Обе головы, казалось, плотоядно ухмылялись, если такое можно сказать о роговых птичьих клювах.
– Ты не вейся, черный во-о-орон…
Кошмарная птица не торопясь, будто зная, что жертва не в состоянии пошевелить даже пальцем, обошла вокруг лежащего человека, тяжело взгромоздилась на живот, карябая жуткими когтями кожу, и принялась с интересом разглядывать беспомощного человека, по-куриному наклоняя головы из стороны в сторону.
«Ну держись, курица!..»
Макар выбросил вперед ладонь, хватая монстра за шею…
«Ну держись!..»
– Ты добычи-и-и… – осекся на полуслове певец и…
И бесцветное небо померкло, жар исчез, хотя ладонь продолжала сжимать что-то.
А потом в уши влился знакомый по какой-то прошлой жизни приглушенный рокот мотора, тело ощутило мерную качку, а шея чудовища оказалась… запястьем незнакомой пожилой женщины.
– Очнулся! Очнулся, милый!
– Где… я?.. – едва смог выговорить парень непослушными губами. – Кто… вы?..
– Лежите, лежите, – послышался другой, смутно знакомый женский голос, и чья-то рука мягко, без труда разжала немощную хватку исхудавшего и слабого, будто грудной младенец, Макара. – Вам нельзя сейчас много двигаться и говорить.
– Где… я?..
– Вы были ранены, но идете на поправку. А теперь – спите…
«Значит, я снова в Чечне… – счастливо подумал парень, послушно погружаясь в сон. – Значит, вся эта свистопляска позорная мне просто приснилась… Ранили и привиделось… Бандюги эти, воры… Не было этого ничего… Эх, жалко Влада… С таким бы я и в жизни не отказался…»
Он уснул, и во сне уже не было никаких чудовищ. Ни в человеческом обличье, ни в зверином, ни в птичьем… Он снова был мальчишкой и бежал по мокрому от летнего теплого дождя асфальту с пестрым футбольным мячом.
Все было хорошо…
Фрязино, март 2005 – август 2006