Место у окна, напротив Алеши, занимал вальяжный седовласый мужчина тех лет, что еще нельзя назвать преклонными, но уже не поворачивается язык окрестить «зрелыми». Свою биографию он поведал охотно, и по всему было видно, что подверг ее цензуре совсем чуть-чуть. Да и чего особенного было скрывать университетскому профессору, всю жизнь посвятившему изучению давным-давно сгинувших с лица земли зверей и гадов? Последние волновали его гораздо больше тем, интересных остальным пассажирам, и за неделю пути все до тошноты наслушались душераздирающих историй о всяких индрикотериях, креодонтах и диатримах. В конце концов вымершие сотни тысяч лет назад древние непарнокопытные стали казаться Еланцеву кем-то вроде родственников, никогда не виденных, но вполне реальных, обладающих собственными характерами, привычками и недостатками. Дело дошло до того, что некоторые яркие образчики кайнозойской фауны даже начали являться к молодому человеку во сне, заводя длинные беседы на отвлеченные темы вроде очереди за кипятком на железнодорожной станции Аша или спертого кем-то у раззявы-лоточницы фунта ситного.
Другой сосед, напротив, норовил завести разговор на злободневные темы, которые старый палеонтолог игнорировал напрочь. И говорить этот сухощавый, напоминающий колодезный журавль мужчина с холеными «британскими» усами щеточкой под длинным породистым носом мог часами и о чем угодно: от недавней смерти Патриарха Тихона до переименования столицы Норвегии Христиании в какое-то неприличное «Осло». На каждой станции эрудит, назвавшийся Семеном Дмитриевичем Загоруйко, накупал кипу газет и ненадолго замолкал, погрузившись в чтение, прерывающееся иногда яростными возгласами вроде «Ну, это вы, батенька, врете!» или одобрительным мычанием. Но зато после прочтения…
Четвертым мужчиной в купе оказался человек на редкость молчаливый. Однако, несмотря на вполне нейтральный внешний вид, манеры с головой выдавали в нем особу духовного звания. За всю неделю назвавшийся Григорием Ивановичем попутчик вступал в спор всего два раза: первый, когда Семен Дмитриевич нелестно помянул покойного Патриарха, и во второй после громогласного утверждения профессора Синельникова, что теория эволюции англичанина Дарвина начисто отвергает Божий промысел. К ереси он относился беспощадно. В остальном же это был незлой человек, на которого всегда можно было положиться. Например, попросить приглядеть за вещами, отлучаясь на станцию, или, наоборот, прихватить кипяточку на свою долю.
Кроме мужчин в купе ехали и две женщины: Василиса, «мешочница» под сорок, объявлявшая во всеуслышание по поводу и без повода, что едет «аж до самого Байкалу», и стройная, удивительно красивая, элегантно одетая, но, к глубокому сожалению Алеши, еще более молчаливая, чем священник, девушка. Первая «дама» сразу же взяла Еланцева под свою опеку, подкармливая «чем бог послал» из своих необъятных мешков и кулей, заполнявших все свободное место в их купе и паре соседних, расспрашивая о житье-бытье и защищая от нападок Загоруйко и Синельникова, беспрестанно упрекавших «молодое поколение» в отсутствии интереса к волнующим их проблемам. Девушка, назвавшаяся Викторией, постоянно была погружена в свои мысли и своим бледным лицом и ледяными манерами напоминала Алексею Снежную Королеву из андерсеновской сказки.
Лишь ночью, когда вагон, угомонившись после дневного бедлама, засыпал, юноша, лежа без сна на самой верхней «багажной» полке, слышал, как она внизу мечется в ночных кошмарах, выкрикивает какие-то слова, больше похожие на собачьи клички, рыдает или смеется взахлеб.
А утром все было по-прежнему, и он лишь иногда ловил на себе взгляд северных прозрачных глаз, зрачки которых были неестественно расширены. И от этого прекрасные глаза казались по-цыгански черными…
* * *
Катастрофа разразилась на девятый день пути, когда до Кедровогорска оставалось всего ничего — где-то верст двести, а до той маленькой станции, на которой Алексей должен был, согласно инструкциям, полученным от «человека-невидимки», сойти, — не более двадцати пяти.
В один прекрасный момент состав дернулся и встал прямо посреди леса, хотя никакой станции не было и в помине. Никто из пассажиров не придал этому значения — такие остановки и раньше случались частенько, причем никакой закономерности в них самих и их продолжительности не усматривалось. Поезд мог остановиться на пять минут, а мог проторчать где-нибудь в чистом поле несколько часов. Пассажиры шутили, что машинисты останавливают состав по личной надобности, когда «прижмет».
— О! — раздалось из другого конца вагона. — Опять кочегар в кусты побежал!
— Так ведь полчаса назад вставали уже, — откликнулся раздраженный голос.
— А он молочка выпил да огурцом закусил! — жеребцом заржал кто-то. — Вот и пронесло!
Под взрывы хохота население вагона обменивалось предположениями одно скабрезнее другого, и Алексей, против желания, вслушивался в эти образчики устного народного творчества, поражаясь, что сермяжный юмор, далекий от печатного, его уже почти не коробит.
— А-а-а! Господин Еланцев! — раздалось над ухом, и молодой человек вскинулся, будто от удара плетью: над ним нависал, раздвинув губы в улыбке, тот самый чин из ГПУ, навещавший его памятной ночью.
— Что ж это вы так перепугались? — притворно-участливым тоном поинтересовался чекист. — У меня вроде бы рогов нет, да и хвоста тоже. Куда же это вы направляетесь, Алексей Владимирович?
— Да… я… — замямлил было Алеша, но чекист остановил его жестом руки.
— Ничего. Еще успеете рассказать.
Только сейчас юноша разглядел за спиной нежданного гостя двух красноармейцев с винтовками в руках. Примкнутые штыки и нахмуренные брови молодых парней — едва ли старше Алексея — не предвещали ничего хорошего.
— И вас попрошу пройти, граждане, — мазнул безразличным взглядом по притихшему купе «гэпэушник». — С вещичками.
— По какому праву? — вскинулся было «эрудит» Загоруйко, но тут же сник под рыбьим взглядом представителя власти.
Громче всех возмущалась торговка, которая задержала сотрудников ГПУ на добрых полчаса, пока под ее истошные вопли изо всех укромных щелей не были вытащены все кули, пакеты, мешки и баулы, составлявшие «багаж» предприимчивой бабы. Руководящий ссаживанием задержанных агент кривился, морщился, судя по виду, разрывался между желанием отпустить скандалистку на все четыре стороны и долгом, но долг в конце концов одержал верх. Заткнуть же ей рот удалось, только убедительно пообещав «шлепнуть на месте за спекуляцию».
Больше всего неприятностям пассажиров были рады «зайцы», оккупировавшие крыши вагонов. Последних невезучих «обилеченных» еще выводили наружу, а население крыш уже заметно поредело, причем в освободившихся купе, как было видно через окна, разгорелись нешуточные баталии «за место под солнцем».
Когда поезд, прощально прогудев, скрылся за деревьями, на насыпи осталось около семидесяти человек, окруженных редкой цепочкой красноармейцев с винтовками наперевес. Среди них Алеша с изумлением разглядел очкастого мужчину, принятого поначалу за многодетного папашу: вокруг него жалось не менее полутора десятков детишек обоего пола, от едва научившихся ходить карапузов до нескладных подростков.