— Отделение… беглым… — прозвучала команда, и Егор вскинул винтовку к плечу, целясь в прогал между спинами идущих в первой цепи. — Огонь!
Это боец Столетов любил и сразу поймал на прыгающую мушку темный бугорок, едва выступающий над рыжей кромкой чужого окопа. Времени целиться не было, потому что слева и справа уже трещали выстрелы. Егор подушечкой пальца прижал спуск, с радостью почувствовал, как приклад мощно толкнулся в плечо, и торопливо передернул затвор, дослав новый патрон в ствол.
Щелканье «семечек» впереди сменилось стрекотаньем швейной машинки, и сразу два бойца справа, синхронно, как клоуны на цирковом представлении, кувыркнулись в траву. Посмотреть, что с ними случилось, было некогда — надо было вынуть из подсумка новую обойму, чтобы зарядить винтовку. Боец отвел глаза лишь на миг, а когда взглянул вперед снова, сжимая в левой руке гребешок обоймы, перед ним уже никого не было.
«Что за черт?» — только успел удивиться он, на бегу перепрыгивая какой-то округлый бугорок в траве, оказавшийся лежащим ничком бойцом в такой же, как у него, буденовке, как что-то будто молотком ударило по руке, прямо по «электрической косточке», и скользкая «пачка» патронов вывалилась из сразу ставших ватными пальцев. Не понимая, что делает, Егор остановился и нагнулся за пропажей, канувшей в траве, но земля вдруг сама собой провернулась под ногами…
«Что со мной?» — думал он, лежа в траве навзничь и глядя в такое теплое и светлое, голубое летнее небо…
Повинуясь команде, бойцы с винтовками наперевес бежали вперед, перепрыгивая через тела сраженных плотным вражеским огнем товарищей, и падали сами…
* * *
— Эх, хорошо потешились! Вон сколько наворотили…
Есаул Мироненко швырнул в ножны шашку и пятерней отер щедро забрызганное чужой кровью лицо. Не только чужой — шальная пуля сорвала клок кожи с виска казака, и теперь его кровь мешалась с кровью зарубленных им красноармейцев, превращая его и врагов в кровных братьев. Каина и многочисленных, на одно лицо под ненавистной буденовкой близнецов-Авелей…
— Перевяжи голову, — отвернулся атаман.
— Зацепило? — недоуменно посмотрел на окровавленную ладонь рубака. — А я смотрю — фуражку как ветром сдуло! Еще б чуть-чуть влево и поминай, как звали…
— Командуй отступление, есаул.
— Вы что, ваше благородие! Виноват, ваше высокоблагородие… Мы ж разбили красных! Поле боя наше!
— Отступать, — Коренных был непреклонен.
— Почему?
— У тебя какие потери, есаул?
— Да… — казак почесал зудевший висок. — Сотни полторы — две…
— И ополченцев с полтысячи повыбило… Да раненых множество… Отступаем. Отряди команды, чтобы по-быстрому собрали трофейное оружие. Пленных не брать.
Не слушая возражений подчиненного, атаман повернул Марса и поскакал к палаткам, спрятанным в небольшой лощине: штаб и госпиталь следовало свернуть в первую очередь.
Очередная победа над красными не радовала: наскоро допрошенные пленные, взятые в самом начале боя, когда цепи красноармейцев, остановленные пулеметным огнем в упор, частью были выбиты, частью отброшены назад, огорошили. Выяснилось, что наступал на позиции Добровольческой Армии вовсе не собранный «с бору по сосенке» из гарнизонов окрестных городков сводный полк, как утверждали раньше разведчики, а регулярная пехотная дивизия, переброшенная в губернию с Урала. А на подходе — еще. Да подкрепленные артиллерией, броневиками и даже танками. И противопоставить им атаман мог лишь хорошо организованную оборону.
Алексей объехал глубокую воронку в пять аршин шириной, над которой все еще поднимался синеватый дымок. Шестидюймовка, [16] не иначе. А у него в распоряжении — только десяток стареньких трехдюймовок, снарядов к которым — кот наплакал.
Высоко над головой гулко лопнул снаряд, оставив в воздухе стремительно расплывающееся зеленоватое облако. Еще и еще один…
«Шрапнель? — пригнулся в седле атаман, ожидая разящего дождя осколков. — Не похоже…»
Косматые клочья, вспухающие в небе одно за другим, сливались в мутную пелену, медленно опускающуюся на позиции с залегшими было, но не дождавшимися осколков и снова поднявшимися на ноги «добровольцами».
«Что за ерунда? — недоумевал Коренных, понукая Марса, упершегося и категорически отказывающегося идти вперед. — Дымовая завеса?..»
Ветерком вдруг донесло приторный, смутно знакомый запах, от которого разом защипало в носу и зажгло глаза…
«Да ведь это…»
Услужливая память лемехом плуга вывернула на поверхность картину: австро-венгерские окопы за частоколом колючей проволоки, лениво наплывающие по ветру желто-зеленые клубы…
— Газы!!! — взревел атаман так, что шарахнулся в сторону конь. — Га-аа-а-зы!!!..
* * *
Алексей снова мучительно закашлялся и сплюнул густую слюну, в которой сквозили ниточки крови. Рядом кого-то мучительно рвало…
От Добровольческой Армии остались жалкие крохи. Прямо как тогда, в далеком уже двадцать первом. Только не было рядом мудрого Владимира Леонидовича и вообще почти никого из старых друзей. Лишь есаул Мироненко, как всегда, выглядевший молодцом, и бледный в синеву, надышавшийся газом и практически ослепший Деревянко. Да несколько десятков казаков и ополченцев, половина из которых переживала тяжкое отравление.
Атаман вспомнил молчаливую атаку, последовавшую сразу за газовой, и его передернуло: одинаковые в своих противогазных масках, словно близнецы, красноармейцы перли стеной, и не могли их уже остановить ни редкие винтовочные выстрелы, ни надрывающийся на правом фланге одинокий пулемет… Запланированное отступление превратилось в повальное бегство. Деморализованные «добровольцы» разбегались в разные стороны, не слушая команд, бросали оружие, поднимали руки, падали ниц, прикрывая головы… Такого позора казак не переживал ни разу в жизни. Даже семнадцатый год, когда дезертировали целые полки, мерк перед этой паникой.
Еще едва ли не половину отряда потеряли, неосмотрительно сунувшись в еще вчера «свою» деревню, лежащую в двенадцати верстах позади. Так и осталось неизвестным, обошли ли их красные или «перекинулись» еще вчера встречавшие хлебом-солью жители, перерезав крошечный «добровольческий» гарнизон. Казаков «порезали» сразу из двух пулеметов, установленных на чердаках соседних домов, заставив обезумевших коней с волочащимися в стременах убитыми всадниками метаться между изб, превратившихся в огневые точки, поливающие шквалом свинца…
Наутро отряд вышел к высокому берегу Тарикея, и лишь тогда удалось чуть-чуть прийти в себя.
— Что будем делать, ваше высокоблагородие? — Есаул присел рядом и протянул тряпицу, давно потерявшую цвет. — Пробираться назад?
— Назад… — начал Алексей Кондратьевич, но в горле забулькало и пришлось остановиться. — Назад нельзя. Во-первых, придется пройти через сплошь красные территории, где нас ждут с нетерпением, а во-вторых…