Сошлись на том, что это, скорее всего, какая-то пиратская тайнопись, поэтому карта в качестве средства навигации годилась даже меньше, чем декоративный глобус размером с кулак, найденный в капитанской каюте. Слава богу, компас оказался интернациональным.
Неслышно подошедший к двум «навигаторам» Магома, главный среди горцев после гибели старого Мовсара, прочирикал что-то на своем языке и указал пальцем на далеко вдающийся в море мыс, который предстояло обогнуть по пути на север.
— Он говорит, что узнает эту местность, — перевел Аванесян. — Скоро Балзимахи, и он просит, чтобы всех горцев высадили на сушу.
Армянин помолчал, задумчиво любуясь разбивающимися о подножие обрыва волнами.
— Кстати, я думаю, что и нам не стоит показываться на этой посудине на виду у всего города. Приметная она…
Как и подобает капитану, пусть даже временному, Владимир покинул медленно погружающуюся «Роксолану» последним. Скрестив руки на груди, он грустно следил, как исчезает под волнами корпус, настройка, мачты… Всегда жаль смотреть, как гибнет такое прекрасное создание человеческих рук, как корабль, пусть даже служивший столь низменному делу, как торговля людьми… В конце концов, он-то ни в чем не виноват.
Можно было оставить судно болтаться по волнам «без руля и без ветрил», но тогда у первого же, кто заметит его, возникнет масса ненужных вопросов. Оставить на нем пленную команду — еще то решение: освободятся моряки едва ли не быстрее, чем покинет борт последний из бывших пленников… Кстати, остаток экипажа «Роксоланы» было решено передать горцам — не убивать же их или отпускать на все четыре стороны безнаказанными?
Хотя Бекбулатов и потребовал на прощание полушутя-полусерьезно от предводителя «команчей» клятвенного обещания, что с моряков не будут сняты скальпы, но на душе у него все-таки скребли кошки. Чем таким уж особенным он отличается от покоящегося на морском дне Фарука-аги: тот невольников продавал в рабство, Владимир отдает просто так… Слабым утешением служило то, что, по словам Ашота, горцы почти сразу продадут их в Азау или обменяют на своих и уж точно не будут их мучить или тем более убивать.
Два небольших пеших каравана расстались возле одинокого домика, зияющего пустыми провалами окон, и еще долго оглядывались вслед друг другу…
Весна красна, кажется, наконец добралась и до этих глухих мест.
Хотя ночами еще трещали морозы, днем солнце припекало чуть ли не по-летнему, заставляя снег на пригорках съеживаться и темнеть. Просыпались от зимнего оцепенения мелкие обитатели тайги, веселее пели птицы, рыба в речке, готовясь к предстоящему нересту, готова была хватать чуть ли не на пустой крючок…
Вместе с первыми признаками весны появились первые признаки тоски у членов экспедиции. Конечно, не у непосредственных подчиненных Бежецкого и уж точно не у казаков: тем хоть трава не расти — служба необременительная, жалованье капает, а скромные радости, скрашивающие досуг, пытливая русская натура сможет найти хоть на Луне… Лишь бы там было из чего самогонку гнать. Затосковали ученые.
Можно было уже сейчас сказать, что экспедиция увенчалась полным успехом и в ходе ее удалось открыть первый полностью функционирующий, пусть и с периодической активностью, проход в параллельный мир, причем не просто в абстрактное скрытое пространство, подчиняющееся неизвестно каким законам, а в мир вполне реальный, к тому же обитаемый.
Один из обитателей «потусторонней страны» лежал, замороженный (одним лишь ночным морозом профессор Кирстенгартен не ограничился, применив какой-то экзотический прибор, резко понижающий температуру в радиусе пары метров от его сверкающей тарельчатой антенны), в специальной термостатической упаковке, в ожидании отправки на Большую землю. С какой целью в багаже научной экспедиции оказался упомянутый прибор да и сами большие многослойные мешки из свето-отражающей пленки самого подходящего размера, к тому же герметично застегивающиеся, Бежецкий, конечно, понимал — не сопливый пацан, видал всякое… Но не всерьез же готовилось начальство принимать «груз 200»? Воображение, правда, подсказывало очень удобную и обтекаемую мысль о том, что руководство надеялось на получение «биологических» образцов изначально…
Бежецкий мог биться об заклад, что ученые, готовящиеся к славе первооткрывателей, обуянные звездной болезнью, уже сочиняли — кто в уме, а кто и на бумаге — статьи, доклады, диссертации, а некоторые — и монографии о «Тунгусском артефакте». Да что там первооткрывателей — соискателей Нобелевской премии! В том, что эпохальное открытие достойно этой престижной награды, не сомневался никто: столетиями человечество надеялось найти обитаемые миры или хотя бы признаки жизни в холодной дали безбрежного космоса, а российская экспедиция взяла да и нашла вход в один из них под самым боком, не на расстоянии десятков световых лет, а всего лишь в нескольких тысячах верст от столицы.
Сразу после того, как общими усилиями из «зыбучего камня» удалось извлечь зонд-вездеход, как ни в чем не бывало слушавшийся управления «по эту сторону мироздания», ученые в два счета выяснили, что причиной его неповиновения была незримая преграда между мирами. Неощутимый барьер, свободно пропуская материальные тела, вплоть до воздуха, постоянным потоком уходящего в «ворота» с момента их открытия, непроходимой преградой вставал на пути любых электромагнитных волн и полей. Не проходил ток по кабелю, и все тут! Поэтому ни роботом управлять, ни изображение тамошнего пейзажа получить при помощи встроенных в зонд камер высокого разрешения никак не удавалось.
Выручила, как всегда, русская природная смекалка. Обычную любительскую видеокамеру просто-напросто привязали к испытанной Тунгусовой «палочке-выручалочке», как падкие до терминов «научники» окрестили жердь, уже два раза выручавшую в сложной ситуации, и, включив, засовывали внутрь обманчивой тверди. Работала такая связка высокой технологии с орудием едва ли не каменного века, как швейцарские часы…
На экране монитора перед умирающими от любопытства членами экспедиции разворачивались унылые пейзажи чужого мира, кажущегося плодом фантазии некого художника: бескрайняя гладкая равнина, уходящая в бесконечность и теряющаяся в сумраке… В крайне неуютном сопредельном пространстве царил жуткий холод — лабораторный термометр зафиксировал минус сорок три градуса, радиация, заметно превышающая нормальный уровень, низкое давление и полумрак. Светило, если мутно-белесое пятно можно было так назвать, почти невидимое из-за низкой облачности, проглядывало не более двух часов в сутки, но было ли это постоянным явлением или сезонным — полярной ночью, например, — установить можно было только после постоянных наблюдений (уже было одобрено руководством решение оставить возле артефакта постоянно действующий пост, регулярно делающий замеры методом Тунгуса).
Образцы грунта — темного снега, перемежающегося слоями не то пыли, не то золы, и слежавшегося в монолитную массу, мало чем отличавшуюся от льда, тоже пришлось брать, применив доисторический метод: посредством проволочной кошки. С помощью всяческих скребков и хитрых захватов, в придумывании которых соперничали все без исключения, в кратчайшее время была натаскана едва ли не тонна образцов, обогативших науку массой невиданных доселе микроорганизмов, простейших и даже мелких членистоногих, похоже отлично чувствовавших себя при зверском холоде «сопределья» и довольно высоком радиационном фоне. Представители «потусторонней» фауны лагерь больше навещать не пытались, но камера пару раз зафиксировала нечто движущееся, причем то, что обитатель или обитатели «холодильника» (неофициальное название, данное учеными неласковому, насквозь промороженному миру) относятся к иному, чем уже знакомый, виду, стало ясно сразу — размерами он вряд ли превышал обычную крысу или хомяка.