– Почему же так мрачно? Просто погостите у нас еще немного, отдохнете… Вы ведь писали, не отрываясь, целый месяц!
– Тридцать четыре дня.
– Вот видите. Целых тридцать четыре дня. Да вам просто необходим отдых! Сегодня же я распоряжусь, чтобы вас перевели за город. Есть, знаете ли, под Москвой одно прелестнейшее имение… Бывшее владение графа… Простите, запамятовал имя. Но это и не важно… Недалеко, верстах в тридцати. Конечно, и оно не избежало вандализма, но, уверяю вас, все уже восстановлено и приведено в почти первозданный вид. Будете гулять по парку, удить рыбу… Вы ведь любите удить рыбу?
– Никогда не пробовал.
– Ничего, научитесь. Товарищ Алкснис заядлый рыболов, и он с удовольствием научит вас всем премудростям рыбной ловли. Презанимательнейшее занятие, уверяю вас!
«Значит, латышские стрелки тоже поедут со мной… – подумал Георгий. – Пятьдесят на пятьдесят: и шлепнуть могут, и действительно отвезти куда-нибудь подальше от Москвы. Ничего. Бог не выдаст – свинья не съест… Погуляю там немного и попробую сделать ноги…»
– И сколько я там буду… отдыхать?
– Ну, куда вы торопитесь? Разве вам плохо под нашей опекой?
– Угу… Как птице в клетке.
– В золотой клетке, – назидательно поднял вверх палец бывший жандарм. – Не печальтесь. Если не ошибаюсь, события в вашей книге начинаются буквально через пару недель. Вот через пару недель все и решится. Лично я уверен, что все, о чем вы написали, – сбудется точно и в срок.
«А если не сбудется? – тоскливо подумал Сотников. – Или не точно? Или не в срок?..»
– Короче говоря, – словно подслушав его мысли, добавил Дмитрий Иринархович, виновато отводя глаза, – нам с вами остается лишь молиться за то, чтобы все сбылось именно так, как вы написали. Да-да, именно нам с вами, потому что теперь мы связаны одной ниточкой…
* * *
«На следующий день меня отвезли в имение, конфискованное у помещика Н-ского. Пишу так потому что, во-первых, его фамилия тебе все равно ничего не скажет, а во-вторых, я уже сам не слишком твердо помню все обстоятельства.
Первые дни пребывания в новой „тюрьме“ с чуть более вольным режимом для меня слились в один. Бесконечный тоскливый пасмурный день…
Кавелин не соврал: Алкснис действительно оказался заядлым удильщиком и охотно посвятил меня в тонкости сей утонченной забавы. К сожалению, погода и весеннее время не способствовали клеву и мы с „тюремщиком“ часами просиживали на берегу пруда без малейшей поклевки. Буду справедлив: нелюдимый латыш действительно привил мне страсть к рыбной ловле на всю жизнь, и даже сейчас, когда пишу эти строки, представляю себе пестрое гусиное перышко, впаянное в зеркальную гладь пруда…
Рыболовную идиллию постоянно нарушали обнаглевшие и расплодившиеся за военное лихолетье утки, то и дело с шумом садящиеся на пруд, и надзиратель горько сожалел, что охотничий арсенал помещика мародеры успели растащить еще до того, как усадьбу взяла под свою опеку всесильная ЧК. Не охотиться же на уток с маузером!
Устав слушать сетования охотника, я, как позже оказалось, по наущению свыше, подал мысль:
– А что, если попробовать поискать подходящее оружие в близлежащей деревеньке? Уверен, что все графские ружья именно там.
Знал бы ты, Владик, каких трудов мне стоило отговорить Конрада Яновича, как звали фанатика обеих охот (возможно, он увлекался и третьей охотой – грибной, но выяснить это по весеннему времени было невозможно), тут же устроить у бедных поселян тотальный обыск. Увы, в то страшное время за ним, как говорится, не заржавело бы – чекистский мандат с неразборчивой чернильной печатью, да еще подкрепленный маузером или наганом, делал любого проходимца полубогом…
Как бы то ни было, а в деревню Расческино направился не весь „гарнизон“ имения, вооруженный до зубов, а лишь мы вдвоем, да еще уповая не на мандаты и Алкснисовский маузер, а на пару фунтов сахара, бутыль керосина и отрез ситца – по тем временам целое состояние. Даже за меньшее тогда легко можно было выменять не только пару двустволок, а весь графский арсенал. Если только его не успели перевести на обрезы – излюбленное оружие кулаков.
К сожалению, уже на месте выяснилось, что мои умозаключения страдали изъяном: в памятном грабеже участвовали вовсе не одни расческинцы, а жители как минимум пяти деревенек, имевших к помещику счеты, уходящие своими корнями в глубокую древность. За поротых на барской конюшне предков нынешних крестьян сполна ответила опустевшая усадьба… Видимо, Нахабинцы или Соловьевцы оказались расторопнее, потому что в обмен на наши „сокровища“ нам предлагалось все, что душе угодно, от бронзовых подсвечников и серебряных вилок с вычурными графскими вензелями до каких-то картин в золоченых багетовых рамах, почтенный возраст которых еще более углублялся от наростов плесени и навоза (похоже, что ими, за ненадобностью в хозяйстве, отгораживали стойла). Но искомого не было, хоть убей.
Обследовать в поисках дробовиков всю волость совсем не входило в наши с Конрадом Яновичем планы, и, без толку обойдя почти всю деревню, мы изрядно приуныли.
Удача, как водится, улыбнулась нам в предпоследнем доме.
– Ружжо? – прошамкал, приложив корявую ладонь к уху, поросшему седой шерстью, дедок, скорее похожий на Врубелевского „Пана“ [15] , чем на человека. – Нет, у меня ружжа нету… А вот у соседа маво, кулака Ферапонта, кажись было…
Ружья, а их оказалось как раз два, были великолепны.
Я, конечно, слабо в то время разбирался в охотничьем оружии, и меня привлекла лишь искусная серебряная насечка и общее изящество линий, но Алкснис был сражен наповал. Хотя мы и договаривались с ним заранее, что ничем не проявим интереса к гипотетическим покупкам, дабы, насколько это возможно, сбить цену, латыш, взяв в руки изделие золингенских [16] мастеров, забыл обо всем. Ну и, естественно, заметив, как запылали огнем бесцветные прибалтийские глаза, хозяин, кряжистый бородач лет пятидесяти, смахивающий больше на цыгана, чем на исконного обитателя средней полосы, взвинтил цену до заоблачных высот. Не в деньгах, конечно, – кому тогда нужны были бумажные деньги, разные там „совзнаки“ и „керенки“? В натуральном продукте. А именно, в великолепных хромовых сапогах, красовавшихся на ногах латышского стрелка. Да и мои, хоть и рангом пониже, ему тоже очень приглянулись.
Торг продолжался до самой темноты. Десятки раз разъяренный чухонец (откуда только столько страсти взялось в его рыбьей душе?) хватался за деревянную кобуру, висевшую на боку, что, впрочем, не очень пугало куркуля, давно уже подтянувшего поближе увесистый топор-колун. Десятки раз крестьянин принимался заботливо пеленать свои ворованные сокровища в тряпье, приговаривая, что лучше собственноручно утопит их в реке, чем отдаст встречному-поперечному за бесценок. Ситуация складывалась патовая: тащиться в усадьбу босиком ни Конраду Яновичу, ни мне не улыбалось. А сапоги в то время были настоящей ценностью, и новых нам никто бы не „выписал“.