— Через двадцать лет мне за сорок будет, — вздохнул Саша.
— За сорок? Так это ж самая жисть! Мне вот…
Где- то басовито взревел двигатель, и оба, инстинктивно глянув вниз, увидели выворачивающую из-за отвесной скалы, почти перегораживающей ущелье, пыльно-бурую, со ржавыми подпалинами громаду танка.
— Быстро они, — удовлетворенно кивнул фельдфебель, вытащил из-за пазухи фляжку, сделал пару глотков и сунул прохладную влажную посудину офицеру. — Глотни, вашбродь, для храбрости — сейчас начнется.
— Что начнется? — Бежецкий автоматически принял из рук солдата сосуд, глотнул, ощутил жидкий огонь, катящийся по пищеводу, и просипел перехваченным вмиг горлом: — Что это за отрава?…
— Спирт, барин, — отнял фляжку солдат и рачительно спрятал обратно за пазуху. — Чистейший. Не приходилось, поди, пить? Извини — запить нечем. Ты, главное, за мной держись… — И снова по-змеиному заелозил на локтях куда-то вбок.
— А… — выдохнул Александр, чувствуя, как в голову врывается жаркая волна, вытесняющая все мысли, страхи, переживания, но тут снизу грохнуло, будто рухнула с огромной высоты неподъемная тяжесть, а земля ощутимо дрогнула.
Сразу же, без перерыва, вверху громыхнуло еще сильнее, на вершине высотки вспухло грязно-серое облако, и офицер только успел инстинктивно съежиться за своим ненадежным укрытием, как по земле вокруг, по камню, по плечам, по каске защелкали большие и маленькие камушки.
— Вот ни… — Большой, полметра, наверное, диаметром камень скатился сверху, ударился в «Сашин» валун, подскочил, перелетел через человека и огромными скачками понесся вниз, увлекая за собой свиту из щебенки.
— Впере-о-од!!! Зададим им жару! — услышал Александр знакомый голос. — Господа-бога-душу-мать…
И треск очередей, заглушаемый новыми и новыми разрывами.
«Вперед, трус! — подстегнул себя офицер. — Вот он — твой час…»
— Господи-и-и-и… — силой воли вырвал себя поручик из такого надежного, непоколебимого укрытия и бросил вверх по склону, вслед за горбатой от плотно набитого ранца спиной Филиппыча, палящего короткими очередями в центр бешено вращающегося пыльного монстра… — А-а-а-а!!!..
* * *
«Не поднимусь… Никогда не поднимусь…»
Ноги налиты свинцом, горло, кажется, изрыгает жидкий огонь… Камни, как живые, выворачиваются из-под подошв…
«Поднимешься! Поднимешься, слабак! Филиппыч, вон, вдвое старше тебя…»
Действительно, неутомимый фельдфебель карабкался по крутому склону на несколько метров впереди. А вот еще справа мелькнул силуэт кого-то из солдат… Еще один… А жилы вот-вот порвутся.
«Господа- бога…»
Саша умудрился ворваться на гребень высоты одновременно с «дядькой», совсем не думая, что из-за камней в грудь может ударить предательская очередь… И она ударила, но прошла чуть выше, а второй помешал он сам, разрядив автомат в чье-то бледное, перекошенное лицо. Разрядив буквально: автоматический карабин выплюнул три-четыре пули и затих.
«Я же не перезарядил…»
Но лезть в подсумок за новым магазином было поздно: слева уже лезло что-то живое, воющее, с выставленным вперед оружием. И Саша сделал единственное, что мог в подобном случае, — штыковой выпад голым стволом без штыка, увидел, как острый козырек противовскидывателя вспарывает грубую ткань на груди отшатнувшегося врага, его выкаченные из орбит глаза… Четкий, как на учениях, перехват и удар в это бледное лицо металлическим затыльником приклада, и брызги чужой горячей крови…
* * *
Все кончилось быстрее, чем описано здесь.
Зверь по имени поручик Бежецкий стоял посреди крохотного каменного пятачка, дико озираясь и поводя окровавленным стволом автомата из стороны в сторону, но все уже было кончено: солдаты, перемахнув через гребень, занимали позицию, походя, переворачивали пинками разбросанные вокруг тела, не находя живых.
Напряжение понемногу уходило из тела юноши, уступая место жуткой усталости, от которой тряслись все без исключения мышцы. Только теперь он ощутил соленый вкус во рту, резкую боль в языке и выплюнул на ладонь какой-то крошечный кровавый ошметок.
— Живы, вашбродь? — спросил его возникший рядом, как чертик из табакерки, Филиппыч. — Не зацепило ненароком?
— Я яжык шебе прикушил, — пожаловался по-детски поручик, демонстрируя на грязной ладони потерю. — И не жаметил…
— Язык? — расхохотался фельдфебель. — Ну, это семечки! До свадьбы, чаю, заживет! Я, помнится, в первую свою атаку штаны намочил! Такой вот конфуз случился! И по-малому, и по-большому. А вы-то как?
— Не жнаю… — с сомнением прислушался к своим ощущениям Саша. — Вроде порядок…
— Тогда молодцом! Верный знак, что вояка настоящий получится! А черта этого как завалили! Любо-дорого посмотреть. Черепушку — всмятку!
Странное дело, при виде разможженого лица врага Александр не почувствовал ничего…
— Двое живых, — указал стволом автомата в сторону каменного нагромождения, над которым все еще курилась, оседая, пыль, рядовой Жеменя. — Правда, недолго, наверное…
— Пойдем взглянем.
Пленные действительно были не жильцами на этом свете: старик со слипшимися от крови волосами лежал с закрытыми глазами, и грудь его вздымалась неровными толчками, словно там, под грубой крашениной его бесформенных одежек, таилась птица, яростно пытавшаяся вырваться наружу. Второй — молодой парень — лежал на боку, зажимая обеими руками живот и сквозь стиснутые блестящие, будто залитые красным лаком пальцы неторопливыми толчками выплескивалась черная кровь, тут же уходящая в щебень, припорошенный пылью.
Филиппыч, нагнувшись над раненым, произнес несколько коротких гортанных слов, но тот лишь зыркнул на него сплошь черными, без зрачков, глазами и попытался плюнуть. Увы, бессильный плевок кровавым сгустком повис на щеке.
— Бесполезно, — разогнулся фельдфебель. — Ничего не скажет. Одной ногой уже в своем раю, болезный… Пойдемте, вашбродь, оружие осмотрим трофейное. Степа, помоги им, — кивнул он солдату.
— А почему в раю, Филиппыч? — спросил Саша, когда они выбрались из каменного закута на волю: он с радостью ощущал, что прикушенный язык хотя и болит немилосердно, но уже вполне слушается его.
— Вера у них такая, — вздохнул старый служака. — Нехристи… Считают, что раз с оружием в руках за веру свою пали — сразу в рай попадут. Муллы их так говорят. А рай у них богатый — девки там голые скачут, мед-вино подносят… Вот и рвутся они туда. Живут-то, прости господи, в нищете, как собаки…
Позади, один за другим, сухо треснули два одиночных выстрела, и Александр дернулся было назад, но фельдфебель удержал его за плечо.
— Не ходите, не надо… Они уж в раю своем.
— Зачем?… — повернул юноша к Филиппычу искаженное лицо. — Нельзя так!.. Они же пленные!