Воспаленные глаза вахмистра, обведенные темными, будто полновесные синяки кругами, лихорадочно бегали, мокрые волосы прилипли к покрытому испариной лбу, губы дрожали. Парень был явно не в себе, и, вспомнив, что тому тоже изрядно досталось, в том числе и от его руки, командир выпустил жесткое бронированное плечо солдата. А тот сразу же повернулся и чуть ли не бегом устремился прочь.

«Все, – подумал Бежецкий, глядя ему вслед. – Спекся десантник…»

Он как в воду тогда глядел. Даже раненый Алинских вернулся из госпиталя, а Решетов рвался назад изо всех сил, но вахмистр Лежнев оказался единственным в группе, кто подал рапорт о переводе его в прежнюю часть. Не изменило его решения даже то, что все участники «Ледового десанта» были награждены Георгиевскими крестами (сбылась мечта Рагузова стать полным Георгиевским кавалером), а командир и павший в бою мичман Грауберг – орденами Святого Владимира.

Так и покинул Лежнев товарищей.

Трусом он не был, поскольку ушел не на сытные тыловые хлеба, а возвратился в родную пластунскую роту, кочующую по самым горячим рубежам Империи, где риска было не в пример больше, чем в том же десанте. Связи с товарищами он не поддерживал, а год спустя Маргарита, вызвав ротмистра Воинова к себе, в свойственной ей суховато-иронической манере, здесь, правда, совершенно неуместной, поведала, что Лежнев погиб в Южной Африке, а незадолго до гибели был произведен за боевые заслуги в чин хорунжего. [32]

Но сам Александр никак не мог забыть последнего своего разговора с вахмистром.

Десантники должны были возвращаться обратно на базу, поскольку до особого решения руководства все попытки проникновения в «Ледяной мир» были запрещены, «ворота» заблокированы бетонными плитами, заминированы, а прямо напротив них спешно возведен дот, постоянно державший проход в Иномирье на прицеле крупнокалиберных пулеметов и огнеметов.

Федоров выздоровел, и командование группой вновь перешло к нему. Тепло простившись с бойцами, экс-командир прошел в барак, переоборудованный под казарму, и увидел там одиноко сидящего на койке Лежнева, со ставшим в последнее время привычным, задумчиво-тоскливым выражением на лице, глядящего в окно.

– Собрал вещи, вахмистр? – спросил его Бежецкий. – Ваши все уже готовы.

– Собрал, ваше благородие…

– Ну, давай тогда прощаться.

Вахмистр неожиданно криво усмехнулся:

– А ведь я тогда дополз до того убитого, ваше благородие.

– Что? – не понял сразу Александр. – До какого убитого?

– Да там, – неопределенно махнул рукой Лежнев. – До того… которого Степурко из Решетовского «Василиска» завалил.

– Ну и что там было? – спросил Бежецкий, думая про себя: «Совсем с катушек съехал вахмистр – два сотрясения подряд, это не шутка!» – Черт с рогами? Не тяни – говори.

Камера на шлеме Лежнева оказалась поврежденной – не то от пулевых попаданий, не то от удара, поэтому проверить его слова было нельзя. А не верить – не имело смысла.

– Что? Да ничего особенного. – Улыбка вахмистра застыла, превратившись в оскал. – Лежал жмурик ничком, мордой в снег. Между лопаток, – он расставил руки на полметра, – вот такая дыра! И даже не парил уже – застыла кровушка на морозе. Ну, я его перевернул, по карманам пошарил – ничего. Ну, патроны там, все такое… Доспех я ему расстегнул…

– Он что, в доспехах был? – не понял Александр. – Как рыцарь?

– Да что вы, ваше благородие! Какой там рыцарь! Точь-в-точь как наши доспехи у него были. Те же наплечники, та же кираса, тот же шлем…

– Постой-постой! Ты хочешь сказать…

– Я шлем-то ему открыл, – продолжал Лежнев, не слушая, кажется, даже не заметив вопроса. – Думал: взгляну хоть, что за морда у супостата этого. Похож на нас или нет. А там…

Он надолго замолчал, снова уставившись в окно.

– В общем, полз я назад, как на крыльях летел, и все загадывал: если до казармы донесу, да утром снова увижу – значит, правда, не поблазнилось. А коли пусто будет – то сон это, ерунда. Галлюцинация по-ученому.

– Что увидишь? Что пусто? – не выдержал Бежецкий.

– А вот это. – Вахмистр нагнул голову и снял с шеи стальную цепочку с прикрепленным к ней «смертным медальоном».

Александр повертел в руках дюралевую овальную пластинку с личным номером, перечеркнутую поперек пунктиром мелких сквозных отверстий, по которым следовало разломить бирку в случае гибели владельца на поле боя: одну половину похоронить вместе с ним, а вторую – доставить в штаб. Медальон был, естественно, цел, поскольку его обладатель сидел перед ним живой и здоровый. По крайней мере – физически.

– Ну и что?

– А вот – второй, – из кармана Лежнев вынул вторую точно такую же бирку на цепочке и тоже протянул бывшему командиру, – не отличить ведь, правда?

Медальоны действительно были неотличимы.

– Вот и я крутил и вертел до посинения, а различий не нашел, – тоскливо сказал вахмистр, следя как Бежецкий крутит «железки» в руках, смотрит отверстия на свет и чуть ли не пробует металл на зуб. – Одинаковые они.

Он отвернулся и прошептал едва слышно:

– А там, на снегу, я лежал. Только мертвый…

25

Неделя, отпущенная на «ознакомление» с методами работы «зазеркальных» пограничников, пролетела, как один день. Поначалу те сторонились своего «потустороннего» коллеги, чуть ли не брезговали любым внеслужебным общением, но мало-помалу уравновешенный, знающий себе цену молодой человек с «того света» перестал казаться большинству чем-то из ряда вон выходящим. Сыграло свою роль и то, что один из тушинских пограничных контролеров, поручик Васечкин, уже побывал месяц назад в «другой» России и привез оттуда массу впечатлений. Особенно – о близнецах тех своих сослуживцев, которых удалось встретить на «той стороне».

А в остальном, если не считать связанных с иным миром разговоров и постоянно забегающих «по делам», а на самом деле – поглазеть на выходца из иной России, служба здесь мало отличалась от знакомой Вячеславу. Прав бы Исидор Ильич – пожелание руководства о каком-либо обмене опытом между двумя совершенно одинаковыми структурами, пусть и разделенными бездонной пропастью, отдавало идиотизмом. И как могло быть иначе, если обе руководствовались в своей работе одинаковыми законами, правилами и предписаниями, сотрудники носили одинаковую форму и погоны на плечах, да еще и личный состав на восемьдесят процентов состоял из абсолютно идентичных людей?

Кольцов, например, сразу нашел общий язык с близнецом Акопяна, подружился с аналогом Бори Шенкельгаузена, а местного стукача и подлизу Семена Кошевого невзлюбил всеми порами души так же, как его оставленную по ту сторону копию.

И все бы было ничего, если бы не то обстоятельство, что за все семь дней командировки поручик так и не собрался ни посетить вызубренный им наизусть адрес, ни позвонить по хорошо известному ему номеру.