— Для чего вы мне все это рассказываете? Или мой шрам — повод для сдачи меня солдатам? Пожалуйста. Давайте поторопитесь. Я готова.
Наташа вскочила на балконные перила, едва удержав равновесие. Сабри хотел схватить ее, но она крикнула:
— Стой на месте. Один шаг — и я спрыгну.
Араб застыл, глядя на нее с изумлением и нескрываемым испугом.
— Я не собираюсь отдавать вас солдатам.
— И не отдашь. Нечего будет отдавать, от меня мокрое место останется. Бесполезно меня пугать. Я уже пуганая и ничего не боюсь.
Сабри не знал, что имеет дело с гимнасткой, не видел, как Наташа кувыркается на бревне. Он был поражен ее бесстрашием.
— Спускайтесь. Я подумаю, что смогу сделать для вас.
— Жалко стало выброшенных не ветер денег?
— Я никогда ничего не выбрасываю на ветер. Идите со мной, я вам это докажу.
— На псарню?
— Псарня от вас никуда не уйдет.
— Скорей бы. Облегчите судьбу уставшей женщине. — Наташа спрыгнула на балкон. — Мне идти голой?
— Оденьтесь.
— Сейчас я надену эту хламиду, но пока я еще жива, прошу выдать мне нормальную европейскую одежду.
— Одежду я вам закажу. Идите за мной. Они спустились на лифте в подвал и очутились в темном коридоре, по обеим сторонам которого находились решетки. Это была настоящая тюрьма. Невыносимая духота. Каменные казематы без окон и вентиляции. В таких условиях и суток не проживешь. Уж лучше бы она прыгнула во двор, головой вниз, чем задыхаться за решеткой. Обхитрил ее Сабри.
Он шел по коридору уверенной походкой, а она послушно семенила за ним следом. Здесь не было охраны, камеры пустовали. Если вцепиться ему в горло, можно прихватить эту сволочь с собой на тот свет. Сабри резко остановился и обернулся.
— Выбросьте глупые мысли из головы. Посмотрите туда.
Он кивнул на камеру с правой стороны. На полу лежал изуродованный парень. Его лицо превратилось в месиво, все тело было в крови, он едва дышал. Наташа его узнала. Те же джинсы и та же футболка, только теперь красная от крови, а не белая. На полу лежала ее сумка.
— Это он вас ограбил. Сын того старика, от которого я вас привез. Деньги целы, он о них ничего не сказал отцу.
— Вы его убьете?
— Нет. Ему отрубят руку и выкинут на улицу. Так поступали наши предки с ворами. За повторное воровство отрубали вторую руку.
— А что делать с теми, кто постоянно похищает живых людей? Им надо отрубать головы? Или люди не в счет, кошельки важнее?
— Люди попадают в плен. В таком случае надо повесить всех испанцев, которые перевезли на юг Америки пол-Африки и продали в рабство. Рабство неистребимо, это бизнес, война невозможна без пленения. А разве на вашем Кавказе, где идет война, не похищают людей? Это нормальный процесс.
— Мне тошно говорить на эту тему.
— Мы ее сменим. В вашей сумке помимо денег лежали автомобильные номера. В Корине с такими номерами ездят чиновники высокого уровня. Где вы их взяли?
— Я ничего не помню.
— Хорошо, я сам все узнаю. На это уйдут сутки, не больше. Имени вы своего тоже не помните?
— Нет, не помню.
— Ладно. Пока я буду называть вас числительным. Вы Седьмая. За несколько лет в мои руки попало только шесть женщин, имени которых мы не сумели установить. Плохая примета. Все шестеро умерли.
— Собакам стравили?
— Да, по разным причинам.
— Выведите меня отсюда, я задыхаюсь.
— Сегодня выведу. Я рад, что вам здесь не понравилось. Как видите, дворцы, как и медали, имеют оборотную сторону.
Он опять шел впереди, а Наташа за ним. В холле своего этажа она увидела девушку в восточном костюме, увешанную золотыми побрякушками. И как только она могла носить на себе такую тяжесть! Стройная, изящная, в прозрачных шароварах, но очень маленького роста. Она остановилась, сложила ладони и низко поклонилась Сабри. Ничего арабского во внешности девушки не было, несмотря на черные волосы и темно-карие глаза.
— Тоже наложница? — спросила Наташа, когда они вернулись в ее апартаменты. — Золотая девушка.
— Танцовщица.
— Исполняет танец живота?
— Не обязательно. Все, что хотят гости.
— А потом ее ведут в постель к этим гостям?
— Нет. Танцовщицы — собственность хозяина, он бережет их.
— Если не надо оголять живот, то и я могла бы танцевать. Не обязательно восточные танцы. Можно испанскую хоту.
— Вы танцуете?
— Я легко учусь. У меня хороший слух, чувство ритма, и я очень гибкая.
Наташа прогнулась в мост, встала на руки, опять на мост и растянулась в шпагате.
— Вы не перестаете меня поражать, Седьмая. Я обдумаю ваше предложение. — Сабри повернулся и ушел.
В тот же вечер женщина принесла в ее номер несколько коробок, положила их на кровать и, низко поклонившись, хотела уйти. Черное одеяние, похожее на монашеское, подсказало Наташе, что это одна из солдаток со двора. Лицо ее было прикрыто, но разглядеть женщину все же удалось. При всей красоте, какой она обладала, у нее имелся один серьезный изъян: правый глаз закрыт и утоплен в глазнице, будто она его где-то обронила.
— Постой, не уходи. Ты ведь русская, да?
Женщина остановилась на пороге и оглянулась, Наташа рисковала, заговорив на родном языке. Если она ошиблась, ее выдадут.
— Была украинкой, теперь собака. Нам нельзя разговаривать с госпожами.
— Я не госпожа. Такая же невольница, как и ты. Ведь ты раньше жила в таком же номере?
— Нет. Нас было шестеро в одной комнате.
— Почему тебя отдали солдатам?
— А вы не видите? Мы специально устроили между собой драку, чтобы поуродовать друг друга. Думали, что нас выпустят на свободу. Уродок здесь не держат. Я лишилась глаза. Но нас не освободили, а отдали солдатам. Скоро нам придет конец. Больше полугода никто в солдатках не живет.
— И ты не пыталась бежать? За свободу и я бы глаз отдала.
— Спрячься в вертолете. — Где?
— Ты можешь гулять в саду. Каждое утро из дворца улетают два вертолета с курьерами. Они увозят секретную почту. Солдаты их не сопровождают. Надо только успеть забраться в вертолет и спрятаться. Мне надо идти, прощай. — Девушка выбежала из номера.
Наташа почувствовала, как участился ее пульс и разгорелись щеки. Все! Очередная заноза застряла в мозгу, и теперь ее клещами не вытянешь.
В коробках, что принесла покалеченная девчонка, лежала одежда. Очень красивое платье, женское белье и туфли. Все подошло по размерам, будто она сама покупала эти вещи. Наташа вновь почувствовала себя женщиной. Стоя перед зеркалом, плакала от обиды. Вот бы в таком виде очутиться сейчас в Питере, погулять по Летнему саду, посидеть в кафе, выпить сухого вина, съесть мороженого и послушать русскую болтовню беззаботных молокососов, сосущих из бутылок пиво. Она бы их расцеловала только за то, что они говорят по-русски.