Наш экипаж остановился у огромного, длиной в целый квартал сооружения на берегу реки — Бельвю, старейшей в стране общественной больницы. Мы последовали за сержантом Коннолли в боковую дверь, поднялись по скудно освещенной лестнице на четвертый этаж и пошли по длинному узкому коридору, выкрашенному в отвратительный стандартный бледно-зеленый цвет. В конце этого угнетающего прохода Коннолли один раз постучал в дверь.
Нас впустил другой полицейский, который вместе с Коннолли бдительно нес стражу у двери на всем протяжении последовавшей напряженной сцены.
В комнате стоял ледяной холод; в разбитом окне над кроватью свистел осенний ветер. В ногах кровати скучились детективы в штатском и наблюдали за двумя своими коллегами, которые склонились над чем-то лежащим на полу. Когда мы вошли, один из мужчин — импозантная фигура с впечатляющей грудью и столь же впечатляющими усами — повернулся к нам. Он был хмур, его толстые губы плотно сжимали незажженную сигару.
— Уортроп. Хорошо. Спасибо, что пришли, — сказал он с сильным ирландским акцентом. Благодарность прозвучала угрюмо — простая формальность, которая тут же была забыта.
— Старший инспектор Бернс, — сухо ответил доктор.
— А это что такое? — спросил Бернс, сердито глядя на меня. — Кто этот ребенок и почему он здесь?
— Это не ребенок, это мой помощник, — ответил монстролог.
Конечно, в глазах большинства людей я был ребенком, но доктор смотрел на вещи иначе, чем большинство людей.
Бернс недоверчиво хрюкнул и изучающе посмотрел на меня из-под кустистых бровей, подергивая при этом огромным правым усом. Потом пожал плечами.
— Он там, — сказал старший детектив городской полиции. — Осторожно, скользко.
Мужчины у кровати отступили в стороны, словно раздвинув человеческий занавес. На спине в луже густеющей крови лежал Августин Скала — или то, что от него осталось. Я бы не опознал его, если бы не размер фигуры и не поношенный бушлат, потому что у Августина Скалы не было лица и не было глаз. Пустые глазницы уставились в грязно-белые плитки потолка.
Порванная рубашка открывала волосатый торс, посередине которого зияла дыра размером с блюдце. Из ее неровных краев выступала часть сердца: оно было частично оторвано, и в нем не хватало несколько больших отгрызенных кусков.
Внимание Уортропа привлекло как раз сердце. Чтобы рассмотреть его, он не раздумывая опустился на колени прямо в липкую кровь.
— Сестра обнаружила его около семи утра, — сказал Бернс.
— Куда вы забрали Чанлера? — не оборачиваясь, спросил доктор.
— Я его никуда не забирал. Доктор Чанлер пропал.
— Пропал? — Уортроп резко на него посмотрел. — Что вы имеете в виду? Куда пропал?
— Я надеялся, что это вы поможете мне ответить на этот вопрос.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался фон Хельрунг — с горящим лицом и развевающимися вокруг квадратной головы волосами.
— Пеллинор! Слава богу, ты здесь. О, это ужасно. Ужасно!
Доктор встал, его брюки были испачканы в крови Скалы.
— Фон Хельрунг, где Джон?
— Доктор Чанлер исчез, — сказал Бернс, прежде чем фон Хельрунг успел ответить, и кивнул на разбитое окно. — Мы думаем, через это.
Уортроп подошел к окну и посмотрел на землю четырьмя этажами ниже.
— Невозможно, — пробормотал он.
— Дверь была заперта изнутри, — пробурчал Бернс. — Чанлер пропал. Никакого другого объяснения нет.
— Законы природы диктуют другое, инспектор, — парировал доктор. — Если только вы не допускаете, что у него выросли крылья и он улетел.
Бернс взглянул на фон Хельрунга и коротко приказал своим людям ждать снаружи, оставив нас четверых наедине с останками Августина Скалы.
— Доктор фон Хельрунг проинформировал меня об особенностях болезни доктора Чанлера.
Уортроп всплеснул руками и сказал:
— Инспектор, Джон Чанлер страдает от физических и умственных проявлений конкретного помешательства, известного как психоз вендиго. Эта болезнь неоднократно описана в литературе…
— Да, он упоминал об этой истории с вендиго.
— Все кончено, — сурово вмешался в разговор фон Хельрунг. — Теперь он совсем ушел к аутико.
Уортроп застонал.
— Инспектор, умоляю вас не слушать этого человека. Какой человек — не говоря уже о Джоне Чанлере в его-то состоянии — мог бы упасть с четвертого этажа и при этом не получить таких травм, которые не позволили бы ему сбежать?
— Я не врач. Я знаю только, что он пропал и что единственный выход был через окно.
— Он теперь летит на сильном ветре, — объявил фон Хельрунг.
— Заткнитесь! — крикнул Уортроп, тыча указательным пальцем в лицо старика — Может, вы убедили Бернса в этом безумии, но я не хочу в нем участвовать. — Он обернулся к Бернсу. — Я хочу поговорить с сестрой.
— Она ушла домой, и сегодня ее не будет, — ответил Бернс. — Как вы можете догадаться, она пережила сильное потрясение.
— Он должен был выйти…
— Тогда он должен был стать невидимым, — парировал старший инспектор. — На этаже всегда дежурит сестра, здесь постоянно ходят врачи и санитары. Его бы увидели.
— Есть некоторые свидетельства касательно… — начал фон Хельрунг.
— Ни… слова… больше, — зарычал Уортроп на своего старого учителя. Он снова обернулся к Бернсу. — Хорошо. Я согласен допустить, что он упал и не утратил способность передвигаться. Я полагаю, что ваши люди разыскивают его; в своем состоянии он не мог далеко уйти.
В этот момент в комнату вошел мужчина — примерно того же возраста, что фон Хельрунг, но выше ростом и атлетичнее, одетый в хороший фрак и цилиндр, с пронзительными глазами и выступающим вперед подбородком.
— Уортроп! — воскликнул он, подошел прямо к доктору и дал ему пощечину.
Доктор тронул уголок рта и обнаружил на нем кровь. Удар рассек ему нижнюю губу.
— Арчибальд, — сказал он. — Я тоже рад вас видеть.
— Это вы его сюда привезли! — крикнул отец Джона Чанлера. Единственный находившийся в комнате полицейский даже не пытался вмешаться; казалось, ему нравится это представление.
— Это больница, — ответил доктор. — Обычное место для больных и раненых.
— И для вас, когда я с вами разберусь! Как вы посмели, сэр! Вы не имели права!
— Не говорите мне о правах, — отрезал Уортроп. — Ваш сын имел право на жизнь.
Старший Чанлер сердито фыркнул и развернулся к инспектору Бернсу.
— Детектив, я хочу, чтобы его нашли быстро и чтобы при этом было как можно меньше шума. Чем быстрее дело будет разрешено, тем лучше. И ни при каких обстоятельствах ни вы, ни кто-либо в вашем управлении не должны разговаривать с прессой. Я не позволю, чтобы фамилию Чанлер полоскали в дешевых бульварных газетенках!