Это общий случай. Если кто чуть получше инструмент держит — Розенбаум. Брел, как по суху, старик. До зубной боли. А надо терпеть — вежливость. Я и терпел. Именно Розенбаума, и именно про старика, который как по суху (ну и «Вальс-бостон», куда уж без него). Но двумя порциями дело не ограничилось. Марат, хитро оглядев публику, начал романтический перебор, неумолимо переросший в шорох, который в плавнях.
Публика восторженно приготовилась грянуть «Бежать так бежать, лежать так лежать», а я пробормотал: «Ты еще крепкий старик, Розенбом» и сбег на кухню. Попить так попить. Мое счастье, что зарядившие дожди отменили празднование на свежем воздухе — на даче-то незаметно не убежишь. Зато в полевых условиях рука кулинара особо не размахнется: три салата, шашлык да вафельный тортик. А в квартирных условиях кулинар оказался беспощаден: одних салатов пять штук, не считая зимнего и «шубы» (чего их считать, когда без них праздников просто не бывает), а к ним еще густая — ложка стоит, а слюна падает — солянка, картошка с мясом под майонезом и сыром, по-французски, рыба трех видов и курица — двух, жареная и копченая. Впрочем, курицу и еще десяток не перечисленных подблюдок я оценил только визуально, потому что был критически обожрамшись и кюхель-бекерн. А тут еще Розенбаум. Всепобеждающее сочетание. Так что прогулка была абсолютно необходима. Хотя бы до кухни.
Бдительная Гулька на бравурном припеве улизнула следом, посмотрела на мое мужественное, а потому скупое на эмоции лицо и сказала:
— Морда ты кривая. Невежливо же. Потерпи немножко-то.
— Терплю, коза, — смиренно ответил я. — Осе.
— Осе — это большой полосатый мух, — поправила образованная Гуля. — Долго не сиди, без тебя скучно.
— А со мной весело, — констатировал я (зря Константина вспомнил, теперь привяжется). — Иду уже, иду.
— Ну, иди.
— Ну, иду. Попить-то дай, — возмутился я и демонстративно принялся искать не пригодившийся до сих пор за праздничным столом заварочный чайник.
— Пьяница. Тихо сам с собой, — с жалостью сказала Гулька и гордо, не обращая внимания на мои пьяные щипки и пьяные укусы в область шеи, удалилась на звуки пешеходов, которые пусть себе бегут неуклюже.
Похоже, смешанная, но не взбитая команда в очередной раз вспомнила, по какому поводу все мы здесь так здорово набрались. Повод довольно округлый — Аскару Хайруллину натикало 35. А это, я вам скажу, нечасто бывает.
На крокодила Гену моя грубая натура откликнулась не в пример живее, чем на стандартный общажный репертуар. Я прокрался к плотно заставленному закусками столу, так и не облысевшему после трехчасовой осады, уткнул подбородок в Гулькину макушку и завел вторым голосом (трудно, между прочим, — петь вторым голосом, не сбиваясь под напором веселого и довольно нетрезвого хора — и при этом упираться челюстью в твердый череп супруги):
Чебурашка-дружочек,
ты накакал в горшочек…
Из детской сразу раздался восторженный вопль Нурыча и не менее зычный хор его сопливых дружков:
— Нурик, твой папа опять про горшок поет!
Гулька не глядя шлепнула меня по губам. Я тихонько заплакал — благо, процитированной строчкой мое знание апокрифического куплета и исчерпывалось. Никто меня не пожалел. Тогда я страшно зарычал и принялся душить Гульку. Она захрипела, закрыла глаза и вывалила наружу язычок, темный от варенья из черноплодной рябины, которого наелась, пока помогала Ильмире, Аскаровой жене, готовить очередной чудовищный по размеру сладкий пирог. Язык не помог: супругу мою злобную тоже никто не пожалел. Целиком себя музыке отдали, глухари на токовище, понимаешь. И даже не услышали детей, взревевших из своей комнаты:
По ка, по ка, по камушкам мы школу разнесем,
Учителя зарежем и завуча убьем…
Наши младшие в количестве трех экземпляров, сдержанно скандалившие в укромном уголке из-за детского стульчика, от такого изобилия возликовали и бросились лупить родителей по коленям. Видимо, поэтому со студенческой дорожки репертуар окончательно свернул на детсадовскую тропинку, протоптанную гениями «Союзмультфильма». Теперь настал черед «Голубого вагона». Все люди взрослые, семейные, потому пели нормально, а не педиковскими голосами, как того требовал заглавный герой песенки (младшее поколение танцевало и одобрительно мазалось шоколадом). Исполнили душевно, но быстро. Я это дело исправил, заведя любимое с пионерлагерных времен холодной войны продолжение:
Крылатые ракеты улетают вдаль.
Встречи с ними ты уже не жди.
И хотя китайцев нам немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди.
Суть лучшего излагалась тут же, в строчках про танки США, которые повсюду плавятся, и про испепеленную землю там, где был когда-то Вашингтон. Петь все это полагалось трогательным пионерским голосом. Я старался. Марат стоически доаккомпанировал, а когда я отпел последнее «Парабарапам-пам пам», поинтересовался:
— Айрат, ты зачем такие песни поешь? Главное, статьи пишешь, какие американцы молодцы, а сам гадости такие исполняешь.
— Марат, я вас умоляю, — сказал я. — Не будем о работе. Тем более что статьи ты не читал.
— Я и Рембранда не читал, и все равно осуждаю.
— Поэтому у нас горячей воды и нет? — осведомился я у инженера теплосетей Марата Вахитова.
— Ваша горячая вода — не мой вопрос, у меня в районе все в порядке, — хладнокровно сказал Марат, который сам дважды в неделю, невзирая на мерзкую погоду, вывозил семью на дачу, где выстроил год назад основательную баньку. — Ты не крути, скажи, зачем страсти такие пишешь?
— Да какие страсти, Марат? — весело спросил я. С недавних пор я стал основным поставщиком читальных материалов семье Вахитовых, потому точно знал, что Марат газет не читал вообще, а круг литературных интересов у него ограничен американскими детективами 30-50-х да историческим эквилибром Суворова и Бушкова.
Марат засмеялся и внимательно посмотрел на меня. Я сдался.
— Написал и написал. Во-первых, все к тому идет. Ну, чего орете? Ну, не идет, так может пойти. Во-вторых, еще один момент есть. Мы же все в виртуале живем. Для нас Афганистан или Африка, которую мы никогда не видели, реальнее Чувашии.
— Реальнее, блин. Оптимист, — мрачно сказал Аскар, которого двумя днями раньше по пути из Нижнего жестоко оштрафовали чувашские гаишники.
— Аскар, тебе квитанцию чуваши один раз в жизни выписали…
— Оптимист, — повторил Аскар совсем уже сумрачно.
— …А африканские войнушки ты каждый день видишь, — не сбился я. — Полный виртуал, для журналистов особенно. И получается: чего навиртуалим, то и есть. И наоборот: чего накаркаем, того не будет. Понимаешь, Марат? Вот. И тут возникает момент пропаганды. Помнишь, когда мы пионерами были, о чем писали газеты?
— А я газеты и тогда не читал, — гордо сообщил Марат.