– Вот ни хера. Сейчас начнем.
– А вот это уже подлость. Это же оборотка.
– Подлость, Максим, – это заслуженного дяденьку мордой в говно бросать, как вы в Иркутске сделали.
– Этот заслуженный, Сева... Ладно. Это все лирика. Ты можешь, конечно, меня сажать, можешь забрать деньги, плющить начать, но я честно и открыто тебя предупреждаю, что будет плохо.
– Кому будет плохо?
– Всем, Сева. И мне, и тебе – всем.
– Максим, а ведь у меня по твоему поводу большие планы были. Очень большие.
– Я знаю. Сева. Ты что, думаешь, мне трудно было дождаться этого, пересидеть пару лет, пока волна не вынесет в зенит, – как ты в свое время сделал? Нетрудно мне было. Но мы же в команде. Ты попросил этот проект взять и вести. Я взял и повел. А потом получилось – либо от тебя отходить, либо людей кидать, которые мне поверили и со мной пошли. И понимаешь, ты без меня прекрасно обошелся. А они – нет, не обошлись бы.
– Четыре тыщи человек. Я тебе полтораста миллионов готов был оставить. Свою страну. А ты...
– А у меня своя страна есть. Которой мы с тобой присягали. А присягу дважды не дают.
– Лучше бы ты Волкову помогал, ей-богу.
– Как доказано одним нашим общим знакомым, Волковы приходят и уходят, а советский народ остается.
– Блядь, клиника. Максим, в последний раз: садимся и выруливаем взаимоприемлемым способом. Мы с тобой восемнадцать лет знакомы, давай друг другу в ладошки не срать. Подумай.
– Всеволод Михайлович, я буду думать всю оставшуюся жизнь. Только лучше Союза в ней ведь ничего не будет. Так зачем торт на какашку менять.
– Ты выбрал. Прощай.
– Прощать – твоя компетенция, Сева. Счастливо.
Все изменилося. Ты видел вихорь бури,
Падение всего, союз ума и фурий.
Александр Пушкин
– А вот ни фига, – сказал Сергей. – Если проекция идет на центр консоли, взгляд рассыпается.
– Где он рассыпается? – мрачно уточнил Валенчук.
Сергей, неудобно вывернув голову, внимательно посмотрел на него, мелко погрыз губу в валенчуковском стиле, вернулся в исходную и принялся объяснять на пальцах, ладонях и всём, до чего дотягивался:
– Вот здесь... Здесь... Еще здесь... Так я смотрю вперед, так мне надо считывать показания и чего-то считать, а так еще зеркала. А глаза два.
– А раньше зеркал не было, да? Или глаз больше было?
– Вот. Вот в этом и дело. Нам трудно всё в кучу собрать?
– В смысле? Глаза в кучу?
– Остряки. Приготовьтесь, сейчас будет грустно. Данные все в кучу. На зеркала камеры, с них показания на правый-левый края проекции, из салона зеркало можно хоть убрать, хоть продублировать изображением – и пустить над данными.
– Нормально. И какого размера вся эта радость будет. И главное, где? На руле?
– Зачем? Прямо передо мной. Я же водитель. – Сергей поудобнее перехватил руль и развалился в кресле с совершенно водительским видом, даже локоток в окно выставил.
– Волдырь ты внутри моей головы, – сказал Валенчук. – Сереж, ты если чего сказать хочешь, говори уже.
– Лес стеной впереди, не пускает стена. Вот, дядя Гена. – Он попытался ткнуть пятерней в нижний сектор лобового стекла, достал только кончиками пальцев, не разгибаясь, обвел стекло рукой и принялся рассказывать, чертя фигуры: – Здесь, говорю, левое зеркало, сюда – скорость и тахометр, сюда – расход и остаток, здесь – маршрут с карты, чтобы накладывалось на то, что видим, тут – верхнее зеркало, тут – правое.
– Прямо на стекло, что ли? – враждебно уточнил Валенчук.
– Можно криво, но лучше прямо.
– Бред.
– Ага.
– Не ага, а точно бред. И как ты себе это представляешь?
– Так я же показал, как представляю. Еще раз показать?
– Нет, как ты хочешь делать видимой проекцию на стекле? И куда консоль убирать? И где выставлять проектор? И во сколько это...
– Не-не-не, дядя Гена. Я это делать не хочу и не думаю ничего. Я все, что мог, придумал. Дальше ваша работа – придумывать, контрастить стекло, ставить световоды, убирать, выставлять и все такое.
– Молодец. Самое трудное сделал, эскиз нарисовал, нам осталось до Марса долететь.
– Ну, типа того, – сказал Сергей и принялся выбираться.
– А чего не экран с потолка? – поинтересовался Игорь.
– Летчик, – с уважением отметил Сергей, хотел сесть обратно, но передумал и принялся объяснять, нагибаясь к машине по ходу демонстрации: – Во-первых, все равно взгляд рассыпается, туда-сюда метаться замучишься. Во-вторых, проблема безопасности: это же не самолет, небо – моя обитель, там верхняя консоль висит и висит, и воткнуться башкой в нее можно один раз, и то тогда уже все равно, по большому счету. А нормальный водитель тридцать раз в день вот так – впере-е-е-ед, на-аза-а-ад – головой делает. Дырка будет или в экране, или в голове. Да и если подумать, все эти выносы показаний приборов в сторону – глупость и дань старой нетехнологичной традиции. Мы едем вперед, мы смотрим вперед, нам данные о скорости, заряде и маршруте для езды вперед нужны – и впереди, получается. То есть можно, грубо говоря, сделать снайперу оптический прицел, а сетку прицеливания, дальномер и шкалы поправок сбоку от ствола повесить. Типа, посмотрел так в окуляр, потом на дальномеры, логарифмическую линеечку так взял, посчитал...
– Ладно-ладно, не увлекайся, поняли, – сказал Валенчук.
– Прэлестно. Вы скажете: окуляр так окуляр, вернее, очки, все данные кидаем туда, водитель эти очки надевает – и на Тау-Ките живут в красоте. Но тут возникает проблема верчения головой. Мы из вестибулярных траблов полтора года вылезать будем, я клянусь, потом умучаемся привязывать очковую картинку к реальной дороге. Я уж не говорю, что теряем главное преимущество: цельный офигенный продукт.
– В смысле? – подал голос Паршев.
– В смысле – одно дело, если ты покупаешь машину по двум принципам: первый – все включено, второй – сел и поехал. И совсем другое дело, если тебе надо, когда сядешь, еще очки надевать, калибровать в них что-то, а зрение у всех разное, не забыли? Значит, покупать придется, чтобы с диоптриями. И все такое.
– А пристегиваться не надо? – спросил Валенчук.
– Чего так?
– Ну, сел и поехал. Значит, и заводить не надо, пристегиваться, просто сел и едешь, да?
– Лапидус, – сказал Сергей, уставившись в Валенчука. – Коротко и по существу.