— Может, уедем — в другой город, в другой штат, в Канаду? — спросила Эми. — Когда в последний раз ты слышал про то, что в Канаде взрываются люди?
Я покачал головой.
— Почему?
Потому что за нами следит глаз, Эми.
— Ты еще не знаешь всего. Люди-тени… говорили со мной. Им известно мое имя. У меня… с ними личные счеты.
Если я попытаюсь уехать — черт побери, даже если я сяду в ракету и улечу в космос, — это будет просто смешно. Это как если бы хомячок решил, что сможет удрать, если побежит в своем колесе очень быстро. Не могу представить себе, что проведу остаток своих дней в страхе, что вечно буду в бегах. Нет. Не могу. Не буду. Мы отправимся туда, где они живут. И возьмем с собой оружие.
— Я с вами.
— Эми…
— Нет, даже не пытайся. Я хочу видеть это. Я имею на это право.
— Эми, мы пойдем туда, чтобы превратить это место в дымящийся кратер.
Слава Аллаху!
— Знаю.
— Нет. Ты думаешь, что это круто, я по глазам вижу. Нет, это не круто. Ситуация не под контролем. Я расскажу тебе одну историю. Когда я был маленьким, у нас засорилась канализация — унитаз переполнился, все такое. Ну вот, пришли люди, прочистили трубу и вытащили оттуда сурка: где-то в трубе было отверстие, швы разошлись, и эта зверюшка забралась внутрь. Понимаешь? Для сурка это стало величайшим приключением в жизни: потайной тоннель, который простирается на много миль. Сурок полз по трубе, исследовал ее, надеялся, что в конце его ждет сокровище. А потом утонул. В наших какашках.
— Да, грустная история, — сказала Эми, кивнув.
— Самая грустная в мире. Понимаешь, мы с Джоном и есть этот сурок. И я вижу — тебе кажется, что ты участвуешь в большом деле, что сегодня мы совершим что-то очень важное и изменим мир. Эми, пойми: с нами — со мной и Джоном — все совершенно не так. Бывают дни, когда я уверен — уверен! — что я стопроцентный психопат с гарантией. Что все это не происходит, что я опасный маньяк, который бредит в обитой войлоком палате. И знаешь, что я делаю, когда прихожу к этому выводу? Добываю себе пушку.
— Дэвид, ты не…
— Слушай. Я пошел против этих ребят только по одной причине — меня загнали в угол. У меня нет выбора, а у тебя он есть. Если ты примешь неправильное решение, то скорее всего на этом свете не задержишься. Ничего того, что ты хотела сделать в жизни, не случится. Все, что тебе нравится, — исчезнет. Из-за меня. Потому что я повел тебя в свою трубу, полную дерьма.
— Почему ты ненавидишь себя? — спросила Эми.
— Если бы на свете жил другой человек, во всем похожий на меня, я ненавидел бы его с такой же силой. Так к чему двойные стандарты?
— Глупость какая.
Я потер глаза, вздохнул, затем вытащил из кармана цепочку с крестиком.
— Вот. Он, типа, приносит удачу.
Я подошел к Эми, надел ей на шею цепочку, затем, выглянув из окна, увидел, что снова пошел снег. Я повернулся к девушке.
— Эми, ты заслужила право на нормальную жизнь. Я вижу тебя в колледже. Дома тебя ждет семья. Возможно, ты подрабатываешь в музыкальном магазине. К прилавку подходят разные ботаники и флиртуют с тобой. Когда-нибудь в магазин приду я, буду пытаться завязать разговор, а ты станешь придумывать отговорки, чтобы не пойти со мной на свидание. Я буду приходить снова и снова, и однажды ты подашь на меня в суд, и мне запретят приближаться к тебе. А мой папа подаст апелляцию и добьется отмены приговора. Наконец ты согласишься, и мы отправимся на пикник или в боулинг, или куда там ходят нормальные люди, если они вместе. А что делают нормальные люди?
— Понятия не имею.
Это так забавно, притворяться, что это нормально — вести разговор с человеком, который стоит в трех дюймах от тебя.
Она наклонилась и…
Казалось, что в мире за окном пропало изображение и на экране одни лишь помехи. Мела адская метель, ветер расшвыривал снег во все стороны. Я прижался лбом к холодному стеклу; дыхание затуманило кружок стекла под носом. В свое время мысль о неизбежности смерти меня слегка утешала. Это как последний день на ненавистной работе. Гора с плеч. А теперь, когда стекло и мокрые волосы холодили голову, когда во рту держался слабый вкус мятных конфет, когда я понимал, что больше никогда не увижу снег, мне хотелось плакать. Но это скоро прошло.
Из белизны, словно призрак, выплыли радиатор и тускло горевшие фары. Во двор заехал большой автомобиль — «кадиллак» Джона. Из машины выскочил Джон в армейской камуфляжной куртке, открыл багажник и вытащил брезентовый рюкзак. Джон закинул рюкзак на плечо, затем вытащил большой инструмент — это, несомненно, был…
— Средневековый боевой топор? — спросила Эми, которая стояла у меня за спиной и вытирала полотенцем голову.
— Если Джон не выкинет что-то еще более дурацкое, значит, нам повезло.
Топор остался у Джона со школьных времен, когда мы увлекались «Подземельями и драконами» — ну, то есть охотой на медведя. Джон, покрытый снегом, ворвался в дом.
— Мы расхерачим это место! — крикнул мой друг, бросил свою ношу с такой силой, что пол содрогнулся, затем схватил топор.
Кажется, топор Джон украл из ресторана, оформленного под Средние века, в котором когда-то работал. Мой друг перевел взгляд с моих мокрых волос на мокрые волосы Эми. Возможно, Джон подумал о том, что мы принимали душ вместе, однако, как человек воспитанный, спрашивать об этом не стал.
Он повернулся, прошел мимо меня в коридор, осмотрел стену, замахнулся и ударил по ней топором.
ТУК!
Штукатурка полетела во все стороны.
Сделав еще три удара, мой друг просунул руку в проделанную им дыру и вытащил небольшой предмет, уместившийся у него на ладони. Джон посмотрел на предмет, обтер о рубашку, затем бросил мне. Небольшой серебряный контейнер, размером с флакон для таблеток.
— Что это? — спросила Эми.
— Ты никогда не видела эту штуку?
— Откуда?
— Когда-то она была у Большого Джима. Правда, мы не знаем, где он ее взял.
Я быстро пересказал Эми историю про метеоролога, торговый центр и про то, как этот контейнер оказался у нас.
— Так что там? — спросила Эми.
— Все очень просто, — ответил я. — В этой бутылочке находится вещество, которое позволяет нам видеть то, что не видишь ты. Мы не знаем, откуда оно взялось и как именно оно действует. Но если его принять, то в течение нескольких часов твое сознание обостряется так, что ты и представить себе не можешь. Глаза становятся похожими на телескопы Хаббла, они чувствуют даже тот свет, которого нет в спектре. Можно читать мысли, останавливать время, идеально варить макароны. И видеть существа — тени, которые делят с нами этот мир, тех, кто всегда здесь, но всегда спрятан. Это как если бы врач ходил с микроскопами на глазах, чтобы моментально определять, какая болезнь сидит внутри нас.