— Не беспокойтесь; мадам Брамбилла, как всегда, опаздывает. Она считает это своим неотъемлемым правом. — Мистер Попнилоголос, элегантный мужчина лет пятидесяти пяти, с зачесанными назад волосами, одетый, несмотря на выступающие на лбу капельки пота, в безукоризненный черный костюм с синим галстуком, предложил мне сигарету, от которой я отказался. Он выдвинул верхний ящик шкафа, плотно набитого документами.
— Брамбиллы… гм… Боюсь, состояние вашей жены не очень велико. Я слышал, Сесилия приезжала на похороны?
Я утвердительно кивнул, и ободренный адвокат продолжил:
— Удивительная женщина! Мы все смотрели на нее с вожделением, но сделать предложение решился один Паоло. Ничего не боялся, кроме своего отца Джованни. Необычный человек и в то же время опасный. — Адвокат повернулся, прижимая к груди папку с документами. — Вот. Завещание синьоры Изабеллы здесь. — Он расположился у стола и горестно вздохнул. — Какая трагедия! Ужасно! Странное совпадение: ваша жена приходила повидаться со мной за неделю до смерти. Я еще удивился. Клиенты обычно вспоминают о завещаниях, когда становятся старше, а не в двадцать с чем-то лет, когда пышут здоровьем. — Он взглянул на меня и, видимо, подметил мелькнувшее на моем лице выражение. Я знал, что Изабелла готовилась к смерти, но был поражен тем, насколько далеко она зашла. Адвокат тем временем решительно продолжил: — Я был рад ей послужить, и, как оказалось, ее предусмотрительность была вполне уместной. Вы в курсе, что после смерти Джованни Брамбилла оставил дом внучке? Это по крайней мере формально означает, что Изабелла была домовладелицей бабушкиной виллы. А теперь, вероятно, вы. Удивительно! — Попнилоголос улыбнулся, и у меня сложилось впечатление, что он испытывает некоторое злорадство.
Прежде чем я успел задать хоть какие-то вопросы относительно удивительной новости, секретарь объявил о приходе нового посетителя.
— Легка на помине, — подмигнул мне адвокат и пошел открывать дверь.
Франческа Брамбилла устроилась на стуле и застыла, выпрямившись и вцепившись в сумочку из крокодиловой кожи, словно та могла преградить дорогу урагану.
— Вам удобно, мадам? — поинтересовался юрист.
— Насколько это возможно в таких противоестественных обстоятельствах. Вы должны были зачитывать мое завещание, а не завещание внучки, — ответила старая дама.
Я попытался встретиться с ней взглядом, но она едва замечала мое присутствие.
— Жизнь непредсказуемо трагична. Уж мы-то, александрийцы, это знаем, — ровным голосом проговорил Попнилоголос и повернулся ко мне. — Месье Уарнок?
— Можно начинать.
Адвокат прокашлялся и начал чтение:
— «Я, Изабелла Франческа Мария Брамбилла, завещаю все свое состояние, включая виллу семьи Брамбилла, книги, исследования и коллекцию артефактов, моему мужу Оливеру Патрику Уарноку. Моей бабушке я оставляю драгоценности, унаследованные после смерти отца. Дата — 22 апреля 1977 года».
Мы оба ждали. Предполагали услышать что-то подводящее итог. Может быть, даже своеобразное отпущение грехов.
— Это все? — наконец спросил я.
Попнилоголос кивнул и повернулся к Франческе.
— Вы сознаете, что это значит, мадам Брамбилла?
Рука старой дамы дрожала на набалдашнике трости из слоновой кости.
— Это завещание было написано за семь дней до смерти?
Адвокат едва заметно улыбнулся:
— Может быть, у мадам Уарнок были дурные предчувствия?
Старуха повернулась ко мне.
— Вы в этом замешаны?
— Уверяю вас, Франческа, я понятия не имел, что Изабелла написала завещание и что Джованни оставил ей дом.
На собравшихся в комнате, словно покров пыли, пала неловкая тишина. Наконец ее нарушил низкий голос мадам Брамбилла:
— В последние годы жизни мы не ладили с мужем. Я не одобряла некоторые аспекты его поведения. Переписав завещание, он решил таким образом меня наказать. Вряд ли ему приходило в голову, что Изабелла может умереть прежде, чем я. — Франческа повернулась ко мне. — Вы желаете, чтобы я съехала с виллы? Судя по всему, вы теперь новый владелец дома.
— Получается так.
Наблюдая ее смущение, я подумал, что могу извлечь из сложившейся ситуации кое-какую выгоду.
— Мистер Попнилоголос, мы можем побыть несколько минут наедине?
— Разумеется! — Адвокат коротко кивнул и вышел из кабинета.
— Я с радостью позволю вам остаться на вилле, но при одном условии.
Глаза Франчески сердито прищурились.
— Каком?
— Вы скажете мне правду о том, что произошло с телом Изабеллы. Почему ее похоронили без сердца?
Трость старой дамы со стуком упала на паркет.
— У нее не было сердца?
— Ни сердца, ни других внутренних органов.
Мадам Брамбилла, казалось, была поражена, но в то же время не очень удивилась. Я смотрел на нее: на благородном морщинистом лице мелькнуло другое выражение — догадка.
Я подобрал с пола трость.
— Вам что-то известно. Так? Вы должны мне сказать.
— Я ничего не знаю, — сухо ответила она. — И в таком же ужасе, как и вы. — Опершись о подлокотники, она поднялась. — Если захотите меня выселить, буду признательна, если уведомите хотя бы за двадцать четыре часа.
Не говоря больше ни слова, она покинула кабинет, прошла мимо ожидавшего снаружи адвоката и удалилась из конторы.
Я спустился к площади Мухаммеда Али, где некогда находилась Александрийская хлопковая и фондовая биржа. В том или ином виде она существовала веками. О ней писали Э. М. Форстер и даже древние арабские писатели, например ибн-Джубайр. Символ старого колониального Египта, биржа была сожжена во время голодных бунтов в начале года. Когда-то здесь каждое утро раздавались крики торгующихся купцов, а сегодня на месте исчезнувшего здания временно организовали автомобильную стоянку. Символично для современного Египта.
Идя по узким улочкам, я не переставал думать о пропавших внутренних органах Изабеллы: кто поджидал нас в день трагедии на причале — на самом деле «скорая помощь» или что-то более зловещее? При мысли о выпотрошенном теле жены я сжимался от приступов нового горя, но вместе с тем здесь был скрыт некий смысл. Все это казалось частью головоломки, на первый взгляд не связанной с другими, но определившейся в моем сознании как отправная точка, с которой следовало начинать поиски. Изабелла утверждала: я соображу, что делать, — и заявляла об этом с такой безоговорочной верой в меня, что я бы не посмел ее разочаровать. Ощущая вес астрариума на плече, я вспоминал специалистов, которым мог бы довериться, чтобы они помогли мне решить, как поступить с древним устройством. Представил мрачное выражение лица Фахира, когда тот предупреждал меня о людях, готовых с помощью астрариума дестабилизировать обстановку в регионе. Что он имел в виду? Попытку свести на нет мирные инициативы президента Садата? Обстановка на Ближнем Востоке и без того не отличалась стабильностью: два года назад разразилась война между Египтом и Израилем. Ее развязыванию способствовали страны ОПЕК, манипулировавшие в начале семидесятых ценами на нефть и с их помощью потребовавшие от мира выкуп. Не нужно много усилий, чтобы нарушить хрупкое равновесие и свести на нет тот небольшой успех, которого достигли президент Египта Садат и президент США Картер. Еще неизвестно, как Израиль воспримет сделанную Садатом попытку примирения — по обе стороны границы доверия было очень мало, если оно существовало вообще. Но каким образом может повлиять на политику обладание древним устройством? Скажем, посредством укрепившейся в умах исторической символики, если перенести ее на арабо-израильские отношения. Или астрариум сам — мощное разрушительное оружие? Я мог рассуждать часами, но в конце концов мои умозаключения практически ничего не значили — существовали люди, безоговорочно верившие в силу артефакта, люди, готовые убивать, только бы завладеть астрариумом. Я бездумно двигался вперед, не замечая, что вокруг меня происходит. Но с этой роскошью вскоре пришлось расстаться.