Гарет в темных очках оперся о край стола. Его окружали поклонницы, фанаты и музыканты группы. В одной руке он держал банку с пивом, другой обнимал смотревшую на него с обожанием Зою. В люминесцентном свете ламп я заметил, что из-под грима у него пробиваются струйки пота. Он был возбужден, на взводе от только что закончившегося представления, но в его манере и жестах чувствовалось действие амфетамина.
— Оливер! Оливер! Не могу поверить, что ты здесь! — воскликнул он, увидев меня. — Тебя с бородой не узнать. Все быстро познакомьтесь с моим братом, только что приехавшим из страны фараонов, — пригласил он окружающих.
Поклонницы и фанаты повернулись ко мне, но, разочарованные моей заурядностью, снова занялись напитками и разговорами. Гарет пробрался ко мне сквозь толпу, снял очки и обнял. А я, оказавшись в его объятиях, потрясенный, застыл.
— Тебе понравилось посвящение? — От него пахло сигаретами и лосьоном после бритья «Олд спайс».
— Очень трогательно.
— Мне очень жаль Изабеллу.
Досадуя на свойственную мужчинам нашей семьи стеснительность, я отстранился.
— Это было ужасно. — Несмотря на все старания, мой голос дрогнул.
— Теперь ты дома. Рад тебя видеть.
Я поспешил переменить тему. Мне казалось невыносимым говорить об Изабелле. Только не теперь и не с Гаретом.
— Ты был великолепен. Мне не верилось, что ты мой брат.
— Слышали? Оливер говорит, что мы были великолепны! — крикнул Гарет собравшимся. — А ведь он из чертовых тори.
Все бессмысленно заулыбались и без слов закивали.
— Я не из чертовых тори, — смущенно пробормотал я.
— Может, и не из тори. Все равно капиталист. Какая, к дьяволу, разница? — Он резко повернулся к остальным. — Убирайтесь! Все до единого!
На него уставились, не понимая, шутит он или серьезно.
— Живо! — В воздух полетел плевок.
Через минуту в комнате никого не осталось. Гарет, ухмыляясь, снова повернулся ко мне.
— Вот она, власть избранных. Бараны, все до единого бараны. — Он вынул из заднего кармана тесных кожаных брюк помятую пачку, закурил сломанную сигарету и глубоко затянулся. — Пропади все пропадом, как же нехорошо. Без Изабеллы ты ничто. Она была твоим вдохновляющим началом, женской сутью. С ней даже твои копания в грязи приобретали романтический смысл.
Язык, на котором говорил брат, немилосердно мотало между вычурным стилем Оскара Уайльда и современным сленгом. Казалось, его личность мечется, изо всех сил пытаясь найти свое место в жизни, но пока никак не может обрести прочной основы.
— Ключевое слово «геофизик». И не грязь, а нефть. — Я посмотрел Гарету в глаза, стараясь оценить размер зрачков. — Ты под кайфом? Неужели не понимаешь, как мы все за тебя переживаем? — Я заговорил, как в детстве, с северным акцентом на языке моей семьи.
Гарет оттолкнул меня и надел очки.
— Не надо ля-ля. Ты месяцами пропадаешь, а папуля пилит каждую неделю.
— Когда ты опять развязал? Мне казалось, мы с тобой об этом говорили…
— Изабелла со мной говорила. А тебе до этой минуты не было никакого дела. Ты ее привез? — внезапно спросил он.
— Что? — растерялся я.
— Ну, там, прах или как еще…
Я посмотрел на брата. Амфетамин превратил его в безумца.
— Изабеллу похоронили по католическому обряду. Так пожелали ее родные.
— Жаль. Могли бы устроить собственную мессу. Развеять пепел над вересковой пустошью или сообразили бы что-нибудь еще. Я бы спел. Изабелла любила слушать, как я пою.
— Господи, что ты говоришь!
Я собрался уйти, но Гарет положил мне руку на плечо.
— Послушай, мне очень жаль. Представляю, какой это для тебя удар. Я бы не пережил. Вы двое представляли собой симбиоз — как молчание и песня.
На секунду словно приоткрылось окно в душу человека, каким Гарет мог бы стать. Редко я слышал, чтобы брат говорил так искренне. И я решил рискнуть.
— Гарет, ты же рисовал для Изабеллы астрариум…
Его манера мгновенно изменилась — он будто протрезвел. Подошел к двери и, убедившись, что за ней никого нет, закрыл на ключ.
— Пойдем вечером со мной. В наше обиталище. Нам необходимо поговорить.
Спальня Гарета располагалась на верхнем этаже. Стены комнаты были выкрашены в черный цвет, на синем потолке сияли светящиеся переводные картинки — изображения звезд и планет мифической галактики, нисколько не напоминающей Млечный Путь или какое-нибудь иное скопление небесных тел. Брат лежал на полу, на матрасе, а рядом разлеглись Зоя и несколько его приятелей — барабанщик, Филипп и парочка пьяных вышибал. Я сел возле Гарета, прислонившись спиной к холодной стене, с раздражением обнаружив, что он никогда не бывает совершенно один.
Брат выключил свет, демонстрируя свой астрономический шедевр, и все с благоговением залюбовались зеленоватым сиянием.
— Скажу вам вот что: под гашиш это будет лучше Сикстинской капеллы, — пробормотал Филипп, скрючившись на большой подушке.
— А если под ЛСД? — Вдребезги пьяный барабанщик перевернулся на спину.
— Да уж, — тоненьким голоском подтвердила Зоя.
— Гарет, — прошипел я, — мне казалось, ты хотел поговорить со мной наедине.
— Мы одни.
— Черта с два.
— В экзистенциалистском смысле слова.
— Вот именно. Я ухожу.
Я попытался подняться на ноги, но брат схватил меня за руку.
— Извини. Через минуту у нас будет возможность поговорить. — Он притянул меня к себе, его дыхание отдавало пивом. — Как она умерла? Она нашла астрариум? Это случилось именно тогда?
Я молчал; мозг провалился куда-то в темноту. Я понятия не имел, что Гарет в курсе, что Изабелла искала под водой в Александрии астрариум.
— Да, она утонула, когда искала его, — наконец ответил я.
Я не собирался признаваться брату, что мы его нашли. Не то чтобы я ему не доверял — не хотел подвергать опасности. Мне была невыносима мысль, что его может постигнуть та же участь, что Барри. Не исключено, что я поставил под угрозу его жизнь уже тем, что пришел к нему в дом. Меня не покидало ощущение, что за мной тащился «хвост», и если, не дай Бог, Гарета припрут к стенке и начнут задавать вопросы, лучше, чтобы он ничего не знал.
— Пошли со мной. — Брат потянул меня к двери, и мы принялись перешагивать через вытянутые ноги и раскинутые руки, вызвав хор голосов, что-то бубнящих нам вслед. Гарет привел меня в маленькую комнатку, оклеенную упаковками из-под яиц. Ее освещала единственная голая лампочка. У стены стоял старый стол с микшерным пультом. Напротив — книжный шкаф. Я заметил на полке «Одно лето в аду» Артюра Рембо, «Волхва» Фаулза, «Способы видеть» Джона Бергера — обычное чтение двадцатидвухлетнего студента-искусствоведа.