Она увидела, как всадник-упырь тоже попятился, и теперь оба они стояли друг против друга, готовые к битве; она смутно предчувствовала, что может произойти дальше, и успела выкрикнуть «Хелфер!», чтобы предупредить его, но два других упыря уже ворвались на поляну с противоположной стороны, у нее из-за спины, и напали на ее коня сзади, повалив его на землю.

Она увидела все это еще до того, как боль, белая и горячая, пронзила ее насквозь. Одной рукой она нащупала свое плечо и оперлась спиной о дерево, чувствуя, что кончики ее пальцев наткнулись на что-то жесткое и зазубренное внутри раны, оставленной всадником-упырем.

Кость от лезвия его меча, высасывающая ее жизнь.

Она опустилась на колени, почти парализованная болью; мокрые волосы упали ей на глаза. Она слышала негромкое ржание своего коня, уже бившегося в агонии. Его ноги подкосились, когда упыри обрушились на него сзади, причем их туловища сползли затем набок с коней, уподобившись какому-то желе, студню, так что теперь они могли достать до Хелфера, который лежал, умирая, в лесной грязи.

Пошел сильный дождь.

Спустя какое-то время стоны Хелфера прекратились, хотя упыри продолжали орудовать над ним своими мечами; слышался тупой, чавкающий звук, словно мясники разделывали тушу. Она попыталась сосредоточить внимание на собственной боли, сконцентрироваться на ней. Ее пальцы пробрались к куску лезвия, воткнутому в рану, и там было горячо — словно бушевал огонь. Стоило ей только дотронуться до него, как она почувствовала, что оно вонзилось ей в ключицу; боль усилилась.

Всадники-упыри закончили свое дело и теперь собрались вместе, выпрямившись в свой полный рост и выстроившись в один ряд на противоположной стороне поляны. Они смотрели на нее, побежденную и умирающую, а она стояла на коленях, и жизнь уходила из нее. С их мечей капала кровь. Кровь Хелфера…

Сквозь тяжелые пряди своих мокрых волос, сквозь слезы боли и отчаяния она посмотрела на изувеченное тело коня, потом перевела взгляд на всадников-упырей. Она видела их оттопыренные губы, их обнажившиеся зубы-клыки, она слышала их резкий смех посреди глубокой ночной тишины.

Ее пальцы ухватили кусок вражеской кости, и с диким криком боли она выдернула его из плеча. И швырнула эту кость адским всадникам.

Смех оборвался.

Она вытащила свой палаш. Еле удерживая его обеими руками, едва в силах его поднять, она все-таки оторвала острие от сырого и грязного месива, в которое превратилась земля в лесу.

— Так просто я не сдамся, — собрав все силы, выкрикнула Мэгги Браун. — По крайней мере, одного из вас я с собой захвачу. Кого же, ну?

Они двинулись на нее.

V

Чуть раньше,

Кенсингтонский дворец

Приготовив кровати, придворная дама вышла. Ей полагалось вернуться, когда принцесса и герцогиня отойдут ко сну, чтобы погасить и унести свечи, а утром вставить в канделябры новые.

Виктория смотрела, как она покидает комнату, решив про себя все-таки узнать ее имя. Принцесса молила все силы провидения, чтобы герцогиня не пробудилась; иначе непременно будет крик, шум, и герцогиня призовет своего личного секретаря и доверенное лицо, наблюдателя и конспиратора, глаза и уши, короче, своего проклятого сэра Джона Конроя.

Ее мать часто говорила, что без него она пропадет. По ее словам, сэр Джон был близким и преданным другом ее мужа, герцога Кентского — отца Виктории.

Виктория не помнила своего отца. Ей было всего восемь месяцев, когда во время великолепной охоты, устроенной герцогом в Сидмуте, он простудился, заболел воспалением легких и умер, оставив герцогиню с маленькой дочерью на руках и без единого пенни в кармане, так что им даже не на что было вернуться в Лондон. Именно тогда Конрой и предложил свои услуги, с благодарностью принятые герцогиней: она отчаянно нуждалась в средствах, она не говорила по-английски и остро переживала, что в этой чужой стране у нее не было союзников.

Как теперь ясно видела Виктория, все эти обстоятельства были на руку сэру Джону — тот спал и видел, как бы только возвыситься, чему мешало, однако, его недостаточно знатное происхождение; метил же он не иначе как на место, дававшее ему возможность встать рядом с троном — иметь влияние на того, кому предназначено занять королевский трон. Размышляя об этом сейчас, она поняла, что ей следовало бы поблагодарить судьбу за вовремя преподнесенный урок: теперь она знала коварство мужчин, которые рвутся к власти и ради этого используют других, манипулируют ими. В этом смысле она, можно сказать, прошла боевое крещение.

Словно вторя ее мыслям, комната на секунду озарилась сильной вспышкой молнии. Виктория глянула на мать в этом нереально ярком свете: та продолжала спать.

— Как же тебя угораздило так попасться? — пробормотала дочь.

О, при всей своей неприязни к нему, она не могла не признать, что от него действительно исходила некая сила, просто-таки аура надежности. Неприязнь совсем не мешала ей трезво оценивать и те качества в нем, которыми так восхищалась ее мать. Он был строен и изящен. Как бы сильно ни хотелось ей это отрицать, но… что правда, то правда. Он носил длинные волосы, не считаясь с модой; у него были четко очерченные скулы, на которые заглядывались многие придворные дамы, а его глаза временами могли становиться почти черными, и на дам это действовало безотказно.

И он знал, как правильно воспользоваться своими качествами. Порою Виктории казалось, будто только одной ей и дано было видеть его насквозь: обманчивая оболочка скрывала лживость и изворотливость, и натуру его определяла не страсть, которую все вокруг уж чересчур романтизировали, а раздражительность и тиранство. Похоже, именно последняя особенность его характера и позволила ему до такой абсолютной степени подчинить себе герцогиню.

Что он и сделал.

Но, спрашивается, какова цель? Виктория. Смерть короля Георга III («Бедный дедушка, — подумалось ей, — он совсем выжил из ума, они говорили, что перед тем как умереть, он 58 часов говорил одни глупости!») сделала ее третьей в списке престолонаследников — после двух мужчин хотя и среднего возраста, но явно не обещавших произвести на свет наследника. Виктория, конечно, была еще мала. И если бы трон достался ей раньше, чем исполнилось восемнадцать лет, то пришлось бы устанавливать регентство, при котором полномочным правителем делалась герцогиня.

А кто был советником герцогини?

Кто стал бы «скрытой пружиной власти»?

Конечно, ее личный секретарь, надежный защитник ее юридических прав.

Конрой был способен манипулировать людьми. Поговаривали, что он достиг своего положения именно таким путем. Была тем не менее одна-единственная персона, которую ему никогда не удавалось очаровать, переиграть или как-либо подчинить своему влиянию. И этой персоной была принцесса Александрина Виктория.

Разумеется, он пытался, и не раз, но его способности, какими уж они там были (никто не спорит, что у него есть известное обаяние, если не сказать, харизма), не распространялись на обольщение детей. Он пытался повлиять на чувства юной Виктории весьма грубыми шутками и поддразниваниями, что не только не возымело нужного действия, но произвело обратный эффект. И вот она росла, а вместе с тем росло также и ее презрение к нему; завоевать доверие престолонаследницы ему так и не удалось, хотя он явно надеялся добиться этого, пока она будет впечатлительной юной девицей — еще не ведающей предназначенной ей судьбы.