В том же письме Эйб признается, что был «неприятно поражен своей недостаточно глубокой скорбью» после смерти Армстронга. Конечно, Линкольн горевал. Но это было «иное горе», отличное от всеобъемлющего страдания, которое он испытал после кончины матери, Энн и Эдди.
Боюсь, что жизнь на грани смерти сделала меня нечувствительным к обоим проявлением бытия.
Четыре года спустя Эйбу довелось защищать в суде сына Джека Армстронга, парня по прозвищу Увалень, обвиненного в убийстве. Авраам отказался от платы. Он работал без устали, со всем пылом оспаривал доводы обвинения и одержал блестящую победу, добившись, чтобы с молодого Армстронга сняли обвинение. [35] Таким образом Эйб отплатил своему дорогому другу.
В тот самый год, когда Авраам скорбел о потере старого друга, давний соперник, сам того не подозревая, заставил его вернуться в политику.
Эйб был знаком с сенатором Стивеном А. Дугласом еще с молодости, с тех пор, когда оба они являлись членами законодательного собрания от штата Иллинойс (а еще рьяными поклонниками Мэри Тодд). Хоть Дуглас и был демократом, он уже давно выступал против распространения рабства в тех областях, где этот институт прежде не существовал. Однако в 1854 году он вдруг резко сменил точку зрения и выступил за принятие билля Канзас — Небраска, отменяющего федеральный запрет на распространение рабства. Президент Франклин Пирс подписал закон 30 мая, чем привел в ярость миллионы северян и положил начало долгим разногласиям.
Как ни старался, я не мог сдержать ярость. Злость просачивалась в мой разум, точно вода к корням дерева, пока наконец не захватила все мое существо. Сон не приносил облегчения. Каждую ночь мне снилось море черных лиц. Безымянные жертвы вампиров, рабы взывали ко мне:
«Справедливости! — кричали они. — Справедливости, мистер Линкольн!»
Само существование [рабства] уже оскорбительно. Я знал, что оно порочно вдвойне. Но теперь! Гнойные пальцы рабства должны протянуться дальше на север и на запад! Достать до моего родного Иллинойса! Так не пойдет. Я оставил политику, но когда меня пригласили выступить в дебатах [против Дугласа], я не мог отказаться. Лица ночных призраков не позволили мне ответить «нет».
Шестнадцатого октября 1854-го Линкольн с Дугласом сошлись перед жителями города Пеория, штат Иллинойс. Репортер «Чикаго ивнинг джорнал» описывал свое впечатление от речи Эйба:
Его лицо [постепенно] осветилось гением, а тело начало двигаться в унисон с мыслями. Речь его трогала сердца, потому что шла от самого сердца.
«Я могу только его ненавидеть! — заявил мистер Линкольн о выдвинутом предложении. — Я ненавижу его, потому что само рабство являет собой чудовищную несправедливость».
Мне доводилось слушать прославленных ораторов, которые срывали громкие аплодисменты, но после их речи ни один слушатель не менял своего мнения. Красноречие мистера Линкольна было сортом выше: он мог убедить других, потому что сам верил в то, о чем говорил. «Я ненавижу рабство, ибо оно лишает республиканцев возможности подавать миру пример справедливости! — продолжал он. — Оно дает врагам свободного общества право небезосновательно называть нас лицемерами!»
Слушатели чувствовали, что он верит в каждое свое слово и, подобно Мартину Лютеру, скорее взойдет на костер, чем хоть на йоту поступится своими убеждениями. Преображенный собственным пылом, он представлялся мне древним иудейским пророком, о котором в детстве нам рассказывали в воскресной школе.
Дуглас и его соратники из Конгресса не дрогнули, однако дебаты стали поворотным моментом в карьере Линкольна. Ненависть к рабству (а заодно и к вампирам) вернула его на политическую арену. Талант и красноречие, которые так ярко проявились тем вечером в Пеории, навсегда обеспечили ему место в пантеоне государственных мужей. Речь записали и позже перепечатывали по всему Северу. Имя Авраама Линкольна обрело вес среди противников рабства по всей стране. В грядущие годы все будут вспоминать его пророческие слова: «Разве не может статься, что соревнование перейдет в схватку и кровопролитие? Разве это не самый легкий способ развязать жестокую битву из-за вопросов рабства?»
* * *
Сенатор Чарльз Самнер лежал без сознания лицом вниз в луже собственной крови на полу Сената.
На аболициониста набросился тридцатисемилетний конгрессмен по имени Престон Смит Брукс, сторонник рабства из Южной Каролины. Он близко к сердцу принял речь массачусетского сенатора, в которой тот двумя днями ранее высмеял дядю Брукса и выступил против рабства, 22 мая 1856 года Брукс вошел в Сенат в сопровождении конгрессмена из Южной Каролины, Лоренса Китта, и подошел прямо к Самнеру, который сидел за письменным столом.
— Мистер Самнер, — заговорил Брукс, — я дважды внимательно прочел вашу речь. Вы клевещете на Южную Каролину и на мистера Батлера, который приходится мне родственником.
Не успел сенатор раскрыть рот, как Брукс принялся бить его по голове тростью с позолоченным набалдашником. Каждый удар оставлял глубокую рану. Самнер, ослепший от собственной крови, нетвердо поднялся на ноги и сразу упал. Брукс продолжал избивать бесчувственное тело, пока трость не переломилась пополам. Другие сенаторы в ужасе бросились на помощь, но Китт наставил на них пистолет и выкрикнул: «Отойдите!» Брукс раздробил Самнеру череп и несколько позвонков. Сенатор выжил, но еще три года не мог приступить к исполнению своих обязанностей. Когда жители Южной Каролины прослышали об инциденте, они прислали Бруксу несколько десятков новых тростей. [36]
Я тверже, чем когда-либо, убежден, что поступил мудро, решив оставить Вашингтон; совершенно убежден, что там меня окружало сборище недоумков, а также уверен, что нас ожидает «большая беда», о которой столько лет назад предупреждал По. Мачты враждебного флота уже показались на горизонте, и с каждой неделей корабли подходят все ближе. Если правы те, кто полагает, что их паруса раздувают ветра войны, то пусть они и сражаются. Мои мальчики в добром здравии. Супруга в превосходном настроении. И мы далеко-далеко от Вашингтона. Я с удовольствием буду произносить речи и послужу своим пером. Но я счастлив. Я понял, что счастье — благородная цель. Я служил своей стране и слишком многое потерял. Прошедшие тридцать лет я оставался рабом вампиров. Так дайте мне пожить на свободе. Дайте насладиться счастьем, которое уготовано мне Господом. Если счастье — всего лишь прелюдия к горестям, так тому и быть. Я хочу немного покоя.
* * *
Вопрос об отмене рабства вызывал горячий отклик как у поборников, так и у противников этого нововведения. Радикальный аболиционист Джон Браун, взбешенный происшествием с Чарльзом Самнером, возглавил нападение на поселение у ручья Потаватоми на территории Канзаса. В ночь на 25 мая 1856 года, всего через два дня после избиения сенатора, Браун со своими людьми зверски убил пять поселенцев, выступавших против отмены рабства. Аболиционисты выволокли людей из домов, зарубили саблями и на всякий случай выстрелили им в головы из пистолета. Нападение положило начало целой цепочке актов возмездия, получившей название «канзасская резня». Стычки продолжались три года и унесли более пятидесяти жизней.