– Боюсь, добровольно на поединок он не выйдет,- со знанием дела заявил Добрыня.
«Что я здесь делаю?» – спросил я сам у себя. Сердце рвется вслед за Ливией, желание прижать ее к себе скручивает нервы в тугие узлы, все мысли так или иначе устремляются к ней. Стоит прикрыть глаза, и сквозь радужные переливы, возникающие в результате расширения зрачков из-за резкого перехода от света к тьме, проступают ее черты. Зачем я здесь? Мне нужно искать ее, бежать ей вслед… молить о милости быть рядом, быть с ней… говорить о своей…
Поспешно вскочив, я замер под перекрестьем семи пар глаз. Шесть человеческих и одна оленья.
Выплюнув на покрытые серым налетом пепла угли пойманную кусачую живность, Рекс поднялся на ноги и, тряхнув разнокалиберными рогами, потерся о мое колено.
Если сейчас я отправлюсь на поиски Ливии, они примут мое решение, признав за мной такое право. Но признаю ли его я? А Ливия?
Закашлявшись, я хрипло произнес:
– Чем быстрее отправимся в путь, тем скорее доберемся до логова Змея Горыныча.
– Трепещи, злодей! – воскликнул рыцарь печального образа, в избытке чувств ударив себя кулаком в грудь. Видимо, запамятовал, что на его руке нет перчатки, а вот грудь прикрыта покореженными и прохудившимися от времени, но все же металлическими доспехами.
Как результат выехали мы на час позже, чем могли бы.
А уж зрелище представляли собой…
Впереди Дед Мороз на волшебных санях, к которым местные умельцы приторочили огромные деревянные колеса. Сани эти тянут четыре взъерошенных оленя, которые могут, не пригибаясь, пройти под осью колесной пары. Одного взгляда на них достаточно, чтобы установить степень родства с Рексом: красные глаза и хищные клыки в травоядной пасти. Словно четыре олицетворения лозунга: «Добро должно быть с кулаками».
– Но-о-о! – Размахивая длинным посохом, погоняет их сидящий в санях Мороз Иванович. При каждом взмахе рождается небольшой снежный вихрь, земли достигающий уже в виде холодных капелек воды.
Следом скачет Дон Кихот, его правая рука укутана в кокон из обмазанных тестом бинтов и закреплена посредством жесткой конструкции в горизонтальном положении. Со стороны может показаться, что он голосует у обочины. На самом же деле это наиболее благоприятствующее заживанию вывихнутого плечевого сустава положение. Хотя Ламиира и намекнула, что необходимости в гипсе нет, это скорее превентивная мера, долженствующая умерить неуемную прыть чересчур горячего идальго.
Я еду бок о бок с Добрыней, который единственный во всей нашей небольшой компании выглядит соответственно месту и времени.
Мощный Гнедок гордо несет дородного былинного богатыря. Звонкая поступь, чеканный шаг – словно на плацу пред очами великого князя святорусского Владимира Красное Солнышко.
Моя внешность – разговор особый.
Гладко выбритый подбородок, невидимый пока из-за обилия заклеенных порезов – результата моей реализованной решимости побриться. Шлем с одним рогом. Второй пропал в битве у домика на курьих ножках. Так что теперь мы с моим скакуном имеем одинаково дефектную внешность. Добавим к этому простую селянскую «тройку»: рубаха, под которую я поддел кольчугу, штаны и лапти вместо разорванных ботинок, не переживших знакомства с динозавриными зубами. Просторная рубаха подпоясана ремнем, на нем с правой стороны закреплены ножны, с левой – черепаха-плеер. Каким чудом он пережил все неприятности – для меня секрет, а вот Леля твердо убеждена, что его оберегает мощное защитное заклинание.
Что-то такое брезжит в моих мозгах: «Искусство не горит… и в воде не тонет». Впрочем, в воде не тонет нечто иное.
– Добрыня?
– Что?
– А как вы динозавров одолели?
– Кого? – не понял он.
– Ну, ящеров типа Змея Горыныча бескрылого, которые на меня у избушки на курьих ножках напали.
– Да тут такое дело,- пожал плечами былинный богатырь,- мы как на крик приехали, там лишь порванная тобой тварюга на последнем издыхании была.
– Как порванная?
– До ушей,- пояснил Добрыня.
– Да как же это?
– Следов-то много было,- добавил богатырь.- Всю прогалину истоптали. Но, видимо, убежали до нашего появления.
– А как вы оказались там?
– Ну…
– И все же?
– Ливия настояла. Говорит, не доверяю я старой ведьме, поедемте – проверим. Вот и поехали.
– А Яга?
– Убежала куда-то.
Добрыня Никитич замолчал, погрузившись в думы.
Я тоже. Почему напали дикари на динозаврах? Почему неожиданно убежали? Да что это такое происходит? Приподняв шлем за уцелевший рог, я приладил комочки наушников и нажал на кнопку воспроизведения.
Дорога покорно стелется под копыта Рекса, а в ушах звучит проникновенный голос, напевно произносящий незамысловатые стихи:
Я напишу тебе на память или просто напишу, Что если встречу – расцелую или просто обниму. Я никому не говорил, Я просто пел, играл и, может быть, любил…
Расскажи, Снегурочка, где была? Расскажи-ка, милая, с кем, где и когда?
Майор НКВД
– Со Змеем Горынычем идете сражаться? – по пояс высунувшись из воды, поинтересовалась девушка с зелеными волосами и рыбьим хвостом.
Как ни странно, но и волосы у нее натуральные – не шиньон и даже не крашеные, и хвост – часть тела, а не приятное дополнение к пиву.
Дон Кихот отвернулся, смущенный видом неприкрытых женских прелестей, пусть и неестественного синего цвета, но очень гармоничной формы. Поднял было руку, чтобы перекрестить ее, но рука замерла на полпути, и осенил он крестным знамением самого себя.
– С чего ты взяла? – спросил я.
Девица внушала мне подозрения. Кто его знает, какая у этого змея агентурная сеть. Может, под невинной внешностью (это к тому, что внешне русалке не дашь больше пятнадцати лет, и те условно) скрывается матерая Мата Хари, которая выведывает у доверчивых путников военные тайны и тактические планы, а потом передает их Змею Горынычу. Из корысти ли или из солидарности вымирающих видов, а может, просто в силу каких-то своих, неведомых нам причин.
– Так все, кто шел в ту сторону, шли сражаться с ним,- пояснила свою проницательность водяная дева, демонстрируя белозубую улыбку и упругую грудь.- Туда только затем и идут.
А в обратную сторону? – поинтересовался Добрыня.
– А обратно вообще никто не ходит,- сообщила русалка, пальчиком сняв с острого соска капельку воды и слизнув ее длинным синим языком.- По крайней мере на моей памяти.
– И сколько ты здесь? – спросил я. Авось, не все так страшно, как звучит.