— Ты уверен, высокородный Пордака, что эта встреча закончится для тебя благополучно? — нахмурилась матрона.
— Уверен, — усмехнулся комит финансов. — Когда мне принести деньги, благородная Анастасия?
— Какие еще деньги? — удивилась рассеянная матрона.
— Деньги за статую, — напомнил Пордака. — Двадцать пять тысяч денариев.
— Загляни ко мне через два дня, комит, — обворожительно улыбнулась гостю Анастасия. — Ты получишь не только статую, но и Стилихона.
Так высокородный Пордака сделал второй уверенный шаг к своему спасению. После чего отправился домой, плотно поужинал и в хорошем настроении лег спать. Разбудил его высокородный Перразий, явившийся с визитом к старому знакомому ранним утром. Пордака нехотя облачился в шелковую тунику и, поддерживаемый под руку расторопным рабом, направился навстречу нетерпеливому гостю. Перразий был бледен, как сама смерть. Он почти вырвал из рук раба серебряный кубок необычайно тонкой работы и залпом осушил его.
— Божественный Валентиниан умер, — произнес он севшим от волнения голосом.
— Когда? — уточнил Пордака.
— Видимо, ночью, — нервно повел плечом комит агентов. — Он повесился в собственной спальне.
— Какая жуткая новость, — сказал Пордака и зевнул, неожиданно даже для себя.
— По городу поползли слухи, что император убит, — продолжил свой рассказ Перразий. — И что это убийство организовал префект претория Андрогаст. В частности, этого мнения придерживается епископ Амвросий, уже заявивший в полный голос, что проклянет руга, если тот объявит себя императором.
— Не думаю, что проклятье христианского пастыря напугает сиятельного Андрогаста, — криво усмехнулся Пордака, присаживаясь в кресло. — В римской армии язычники по-прежнему составляют большинство, а именно на плечах легионеров нынешний префект претория собирается взлететь к вершинам власти.
— Ему это удастся? — нахмурился Перразий.
— Не думаю, — покачал Пордака. — Убийство императора — тяжкий грех не только в глазах христиан. Тем более что убит юноша, еще никому не успевший сделать зла. И если в Медиолане найдутся решительные люди, способные остановить самозванца в самом начале его преступного пути, то их действия будут одобрены подавляющим большинством обывателей.
— А легионеры? — напомнил Перразий. — Среди них большинство составляют не просто язычники, а варвары.
— У меня на примете есть человек, который вполне способен заменить Андрогаста и возглавить римскую армию в качестве магистра пехоты.
— Кого ты имеешь в виду? — насторожился комит агентов.
— Стилихона сына Меровлада, — спокойно ответил Пордака.
Перразий с удивлением взглянул на заплывшего жиром, далеко уже не молодого человека. Пордака был самым отпетым негодяем из тех, что встречались комиту агентов на жизненном пути. Говорить с этим выходцем из римских низов о чести и милосердии значило попусту сотрясать воздух. В чем Пордаке нельзя было отказать, так это в наглости и смелости. Стилихон люто ненавидит сына рыбного торговца, но именно на него хитроумный комит финансов решил сделать свою главную ставку.
— Ты сильно рискуешь, Пордака.
— Мы оба рискуем, Перразий, но есть надежда, что божественный Феодосий оценит наши усилия и воздаст каждому по заслугам. Ты уже отправил письмо в Константинополь?
— Пока нет, — вздохнул Перразий. — Решил посоветоваться с тобой.
— В таком случае сообщи Феодосию, что дело ему придется иметь не с Андрогастом, а с императором Евгением.
— А почему не с Никомахом или Руфином? — удивился Перразий. — И куда денется Андрогаст?
— Никомах и Руфин слишком умные люди, чтобы совать голову в петлю, — усмехнулся Пордака. — А что касается Андрогаста, то он не переживет завтрашнего дня.
Как и предполагал Пордака, римский сенат провозгласил императором патрикия Евгения, человека красноречивого, но не блещущего умом. Божественному Евгению предстояло сделать то, на что не сподобился самозванец Магнум Максим, а именно: вернуть языческим жрецам их храмы, вместе с имуществом и земельными угодьями. Ну и внести наконец в сенат алтарь Победы, выброшенный оттуда покойным Грацианом пять лет назад. Все эти годы сенаторы, преданные вере отцов и дедов, боролись за то, чтобы вернуть главную реликвию обратно. Увы, безуспешно. Епископ Амвросий, глава христианской партии, грудью встал на пути этого начинания. Упрямство Амвросия раздражало не только отпетых язычников, но и людей разумных, лояльно настроенных к христианству. Среди которых не последнюю роль играл Пордака, предусмотрительно сложивший с себя полномочия комита финансов. Дважды Пордака встречался с Амвросием, пытаясь склонить его к сотрудничеству с новым императором. Но епископ, фанатично преданный своей вере, категорически отказывался идти даже на временный компромисс. И хотя Пордака прямо заявил Амвросию, что Евгений фигура проходная, что в ближайшее время он будет либо убит, либо изгнан божественным Феодосием, епископ продолжал упрямо стоять на своем. А ведь христианам всего лишь надо было выиграть время, пока подойдут легионы из восточной части империи, и не допустить разорения храмов и, что не менее важно, конфискации имущества частных лиц. Последнее особенно волновало Пордаку, ибо в окружении нового императора громко зазвучали голоса его недоброжелателей. Бывшего комита финансов обвиняли в осквернении римских святынь, к чему он был абсолютно непричастен, ибо языческие храмы разорили еще до его приезда в Медиолан шустрые сподвижники божественного Грациана. А что касается императорской казны, то Пордака передал своему преемнику, высокородному Феону, миллион денариев из рук в руки. Правда, злопыхатели утверждали, что миллионов было два, но ведь доказательств они не имели никаких, а пустые разговоры только вредят делу. Высокородный Феон выступил в защиту своего предшественника, заявив во всеуслышание, что никаких злоупотреблений за бывшим комитом не числится. Эта защита обошлась Пордаке в кругленькую сумму, но он о потраченных деньгах не жалел, тем более что значительная часть денариев из пропавшего миллиона все-таки осела в его мошне.
Божественный Евгений приехал в Медиолан с пышной свитой из римских патрикиев, среди которых далеко не последнюю роль играл сиятельный Руфин, уже восстановленный во всех своих правах и назначенный новым префектом претория. Этого надменного человека, вынырнувшего невесть откуда после двадцати пяти лет изгнания, чиновники боялись куда больше, чем божественного Евгения. За Руфином чувствовалась сила, о которой в Риме и Медиолане были наслышаны многие, но мало кто отваживался говорить о ней вслух. Влияние Руфина еще более возросло, когда стало известно о назначении Стилихона сына Меровлада магистром пехоты. Собственно, божественный Евгений был здесь абсолютно ни при чем, ибо сиятельный Стилихон сам провозгласил себя магистром, опираясь на поддержку легионеров-варваров. И сразу же его поддержал префект претория Руфин. А мужу прекрасной Анастасии, доблестному Сальвиану, пришлось удовольствоваться званием магистра конницы. Божественного Евгения слегка расстроило самоуправство его чиновников, и он поручил комиту Луцию сформировать десять легионов в пику тем, которые признали своим командиром Стилихона. И божественный Евгений, и близкие к нему римские патрикии отлично понимали, что без серьезной военной силы император станет марионеткой в руках Руфина и близких к нему варваров.