По углам он расставил белые семнадцатисантиметровые свечки. В городской скобяной лавке красных, а тем паче черных свечей не оказалось. Пришлось довольствоваться обыкновенными. На робкий вопрос Фурманова о черных свечах: «Может, где-нибудь есть на складе? Я отблагодарю, вы не подумайте!» – приказчик сухо ответил, растягивая слова и постукивая пальцами по зеркальной стойке: «Такой товар не держим. Да-с!» За странным покупателем дверь захлопнули так энергично, что жалобно звякнули стекла.
Потом Фурманов все-таки признался, чей дух он хотел вызвать, двигая железный транспортир и партбилет по нарисованной на карте красной звезде-пентаграмме. Комиссар, оправдываясь, рассказал, что хотел вызвать дух давнего сослуживца, которого обещал научить плавать, да все руки не доходили. Из-за этого накладочка вышла, утонул товарищ. Фурманову очень хотелось принести запоздалые извинения: лучше поздно, чем никогда…
Результат спиритического сеанса превзошел все ожидания. Тучи затянули полнеба, и только полная луна – волчье солнышко – ярко светила на землю. Мертвенным синим светом замерцали гнилушки. Призрачная фигура в истлевшем саване выступила из сгустившегося сумрака под вековыми деревьями. Сиплый бас поинтересовался: «На какой ляд ты, смертный, потревожил покой генерала Каппеля?» Комиссар, превратившийся в каменную статую, был так потрясен тем, что у него впервые в жизни что-то получилось, что даже не обратил внимания на тельняшку, проглядывающую в прорехи грязной серо-белой ткани.
– По вашему приказанию прибыл! – по-военному коротко доложило привидение.
– А?!
– Вызывали, говорю?
– Мы же тебя закопали! – еле-еле смог выдавить из себя Фурманов.
– Значит, неглубоко,– невозмутимо пояснил призрак и почесался.– Заждались мы тебя, Митька. Многие там ждут не дождутся свидеться с тобой. Ну, пошли!
Комиссара переклинило. Он не мог вымолвить ни слова, только отрицательно мотал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик.
– Пошли, кому говорю! – настаивал призрак генерала в простыне поверх тельняшки и неуставных бриджей, заправленных в щегольские сапоги.– Некогда мне с тобой лясы точить.– Теряя терпение, белогвардеец сердито прихлопнул комара на шее.
– И-и-извините, ошибочка вышла,– лепетал Фурманов, пятясь назад.– Вот уж вас, ваше благородие, я ни в коем случае не хотел тревожить. Мне другой был нужон!
– Ха! Ошибочка! Щас я тебе покажу ошибочку.– Привидение шагнуло вперед, протягивая руки и гася свечи носком сапога.
– А-а-а! – Бесстрашный Дмитрий Алексеевич не стал ждать, что ему сейчас покажут в темноте, и запетлял между деревьями, стремительно улепетывая подальше от проклятой поляны рощи Слез.
На его беду призрак попался настырный, как все белогвардейцы. Он долго гонялся за медиумом-любителем, ломясь сквозь кусты и завывая во всю луженую офицерскую глотку: «Взво-од, рассыпаться цепью! Обходи слева! По „товарищам“ картечью! Беглый о-о-огонь!..»
Каппель и после смерти остался педантичным воякой. Призрак громко улюлюкал и залихватским свистом гонял свою жертву через редкий лес, не давая роздыху. Комиссар метался, спасая душу, до самого рассвета. Вся роща Слез была истоптана сапогами. От зеленого дерна остались ошметки травы да растоптанные грибы, перемешанные с землей.
…Утром Фурманова нашли на верхушке старого дуба. У него заметно прибавилось седых волос на голове и в ушах. Он сидел на сучковатой ветке, крепко зажмурившись и мертвой хваткой обхватив ствол.
Слезть с дерева Фурманов отказался. Вековое дерево, укрывшее в листве комиссара, пришлось рубить. Лесной великан пережил не одну бурю и два нашествия хохлатых дятлов, но за то, что приютил комиссара, поплатился своей жизнью.
Обезумевший от страха атеист и богоборец громко каялся в мелких пакостях и почему-то собирался умирать. Когда топоры застучали по стволу, слова отходной молитвы комиссар уже не произносил, а почти выкрикивал, брызгая слюной на лесорубов.
Владимиров был удивлен: его тезка любил бравировать своим невежеством в делах религии и проповедовать дарвинизм. Он искренне считал английского ученого мужем Клары Цеткин. И даже немного огорчился, когда узнал, что это не так.
Заподозрить Фурманова в способности произносить слова молитвы и покаяния командир не смог бы ни за что.
С тех пор за комиссаром отряда закрепилось прозвище «краснокнижник». Так его называли исключительно за глаза, потому что связываться с ним никто не хотел.
…Комиссар проводил затуманившимся взглядом Маннергейма. Закончив разбор учений, маршал бережно свернул карту и теперь держал длинный бумажный рулон между коленей, не собираясь выпускать его из рук ни на минуту. Фурманову для выступления карта была без надобности. Он привычно взгромоздился на трибуну и задвинул речь.
Командир отряда подполковник Владимиров подпер щеку кулаком и неприязненно покосился на оратора. Его заместитель не отличался краткостью, а после снятия его с дуба начал говорить вообще пространно и слезливо.
Если бы командира спросили, какого мнения он о Дмитрии Андреевиче, то он бы честно сказал: «Всегда представлял себе комиссаров плечистыми, высокими, чуткими к людям. Наш – округлый, мягкотелый, чернявенький. Агроном или колхозный счетовод, а не комиссар. Знает, перед кем дверь открыть, а у кого перед носом захлопнуть. Все деньги, выделенные по статье „поощрение личного состава“, потратил на оформление наглядной агитации: образцы стрижек, правильное ношение доспехов. В Главк постоянно отправляет справки-объективки о состоянии высокого морального духа бойцов и командиров. Зачем, скажите, начальству знать о таких мелочах, как выходки Задова? Лева, отмечая возвращение из командировки, босиком танцевал на осколках разбитых бутылок из-под медовухи и при этом орал: „Я дипломированный йог, только что из Индии! Смотрите, любуйтесь, я здесь проездом!“ Когда той же ночью патруль остановил Задова, несущего горящий факел, он, вместо того чтобы предъявить документы, предложил патрульным продолжить праздник и по полной программе „позажигать“ в библиотеке. Долго потом над Владимировым глумилось начальство по связь-трюмо. Смех лощеных штабных дураков из Главка давно не задевал офицера. Привык. Но все равно, когда после комиссарских докладных-закладных куратор устраивал нагоняй, было обидно. Хуже и гаже бывало только от начальственной похвалы. А уж как говорит комиссар – умом тронуться можно: „Головы в тарелки не ложить!“, „В конспектах цитаты в красные рамочки обводить. И не от руки, а по линеечке или по пальцу!“ Любимое занятие – торговаться на рынке с торговками семечками. И такой человек имеет право служить вместе с нами! За отряд обидно!»
Командир флегматично раскручивал и закручивал вокруг указательного пальца цепочку с боцманской дудкой. Серебристый пропеллер с сердитым свистом нарезал круги в воздухе. Дмитрий Евгеньевич пробежал взглядом по залу. От командирского ока не укрылось, что половина собравшихся откровенно дрыхнет, развалившись на стульях, убаюканные монотонным «бу-бу-бу» с трибуны. Другие пока только впадали в ступор, собираясь последовать за товарищами в страну снов. Не собирался спать один Муромец, флегматично отколупывавший мелким гвоздиком засохшие пятна краски от кольчуги. Краска забила мелкие кольца и не поддавалась. Илья сердито сопел, упорно продолжая очищать доспехи.