* * *
Все дороги мира приблизительно одинаковы. Колеи, трава, лес да поля по бокам. Топай, катись, время считай. Любо идти по дороге веселому, грустно плестись горемыке сопливому.
Иван был первостатейным оптимистом, зато брат его Егор отличался изрядным пессимизмом. Может быть, потому-то и везло одному, да не фартило второму.
Тянитолкаев давно остался позади, утреннее расставание с лешаком Стоеросычем и вовсе забылось, погодка радовала не осенней теплотой, а ефрейтор Емеля гонял невеселые думки:
– Все же как-то нечестно вышло. Я вроде и не дрался с драконом, а получилось, что победил.
– Хочешь, вернемся, и ты начистишь ему рыло, – съязвил колобок.
Иван хмыкнул. Дерзкий каравай был прав: нечего жаловаться, если в кои-то веки удача улыбнулась.
– Не грузись, братан, – сказал Старшой. – Схватка на языках всегда труднее, чем кулачная. Давай-ка лучше червячка заморим. Зря, что ли, Скипидарья сунула мне узелок с едой?
Сделали привал у ручья, пожевали рассыпчатого сыра, запили прозрачной водицей. Чиста была местная вода и сладка, не чета водопроводной отраве из нашего мира.
Сытость поднимает настроение. И спустя несколько минут Егор уже шагал чуть ли не быстрее Ивана и напевал старую песенку:
– Миллион, миллион, миллион алых роз…
– Итого три миллиона, – подвел черту Старшой.
– Я вот что думаю… – начал Емельянов-младший.
– Ты мне это брось! – притворно сострожился Иван. – Не твое это дело – думать!
– Ну тебя на фиг, братка. Я реально говорю. Колдовство, мертвечина, драконы. Вон, колобок тот же. Странно ведь. Все это как-то не вмещается в голову!
– Немудрено. Ты головенку-то свою в зеркале видел? – отмочил каравай.
– А пендаля? – надулся ефрейтор.
Старшой почесал нос, маскируя улыбку. Вроде, нельзя над братом потешаться, да колобок метко его поддел.
– Я думаю, тебе, Егор, незачем всей этой мистикой страдать. Я вот бросил уже. Как нас учили коммунистические материалисты? Объективная реальность дана нам через субъективные ощущения. Ну, такова объективная местная реальность. Теперь главное не свинтиться с катушек.
Младшему Емельянову, парню упертому, не нравилось, когда его отговаривали думать и вообще намекали на отсутствие таланта к этому виду деятельности. Егор начинал заводиться и, ясное дело, выставлял себя еще большим кретином. Вот и сейчас он полез в бутылку и изрек:
– Я не хочу с тобой полимеризировать, но ты не прав.
– Полимеризировать?! – Иван расхохотался. – Полемизировать, братан, полемизировать. Ладно, не обижайся. Давай просто принимать все как есть.
Здоровяк-ефрейтор принялся дуться, а Старшой разговорился с Хлебороботом.
– Мы с вами движемся в сторону полуночи, – тоном заправского экскурсовода вещал колобок. – Рано или поздно мы попадем в Легендоград. Именно там последние три века находится знаменитый Бояндекс Вещий. В древней летописи он так и упоминается:
Бояндекс Вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мысью по древу,
серым волком по земли,
шизым орлом под облакы.
– Шизым? Сумасшедшим, что ли? – потребовал уточнений Иван.
– Сам ты сумасшедший, – ответил каравай. – Сизым, значит. Белкой по дереву, волком по земле, орлом в облаках. Это летописец для красоты навернул.
– Да понятно, что для красоты. Дальше что?
– Про загадочный и угрюмый Легендоград я вам после поведаю, про Бояндекса тоже. Нынче важно дорогу выбрать. Из Тянитолкаева в Легендоград пролегают два пути. Прямоезжий и окружной. Всегда так бывает, мои развеселые богатыри. Прямоезжий заброшен и глух, а кружная дорога обжита и благоустроена. Что ни деревенька, то трактир. Купцы да странники по ней ходят, хотя она на целый день длиннее. Трое суток идти. А коли напрямки, то в два дня уложимся.
Колобок замолчал, явно поджидая, когда ему зададут вопрос, дескать, почему забыт короткий путь. Но Егор не собирался вступать в беседу, а лукавый Иван решил взять каравая на слабо. И Хлеборобот не выдержал:
– Вам что, не любопытно, отчего народ в обход ездит, а не напрямки?
Старшой нарочито зевнул послаще, не сбавляя шага, и ответил:
– Неужели там может быть что-нибудь интересное?
– Еще бы! – воскликнул колобок, перескакивая через ямку. – Там Соловей-разбойник сидит.
– Так разве его Илья Муромец не зашиб? – спросил Иван.
– О! Вспомнил, – усмехнулся хлебец. – Давнишние дела. С тех пор несколько Соловьев было. Они же размножаются. Я, когда в Тянитолкаев катился, окружную выбрал.
– Ну и мы умничать не будем, – сказал Старшой.
– Точно, – нарушил обет молчания Егор. – Пойдем по короткой. Избавим землю от врага.
– На подвиги потянуло? – прищурился Иван.
– Типа того. Я, братка, такую в себе силу чую, вот сейчас бы взял вон тот дуб да и вырвал с корнем.
Недалеко от дороги действительно стоял дубок: сильный, довольно молодой, ствол шириной в обхват.
– Валяй, – хмыкнул Старшой. – Рви.
– Да ладно, это ж я в переносном смысле, – сдал назад ефрейтор Емеля.
– Тогда не тренькай, – сухо сказал Иван.
Егор засопел, свернул с дороги и направился к дубу.
– А у него пупок не развяжется? – спросил колобок.
– Не знаю, – пробурчал старший сержант. – Но ума точно не прибавится.
Меж тем здоровяк-ефрейтор скинул парадный китель, присел, обнял ствол и стал пыжиться.
– Бросай, братишка! Грыжу заработаешь.
Лицо Егора сделалось пунцовым, тело покрылось потом и красными пятнами, но он и не думал сдаваться.
– Это надолго, – обреченно произнес Иван, садясь на корточки.
Минуту ничего не происходило. Потом ефрейтор отпустил захват, отлетел, отдуваясь, в сторону. Его гневный взгляд пронзал несчастное дерево насквозь. Могучая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.
– Да раздери тебя на ветошь! – взревел вдруг Егор, подскочил к дубу и нанес ему убийственный удар правым кулаком.
Еще во время замаха Старшой и колобок зажмурились, чтобы не видеть, как сломается рука упрямца, они ожидали услышать хруст дробящихся пальцев, но вместо этого раздался древесный треск.
Открыв глаза, Иван с Хлебороботом узрели заваливающееся дерево и исполина-дембеля, изумленно таращившегося на свой кулак.
Емельянов-старший сглотнул сухим горлом, потом промолвил:
– Ну, хорошо. Идем по короткому пути.
Где разум? Где логика?