– Объясняю кратко, но доходчиво. Видите ли, этот недотепа достался мне в наследство от моей семьи, которая с незапамятных времен верой и правдой служила дому Муромских. И работы у нас постоянно выше крыши. Потому что Муромские, они ж всегда в авангарде атаки. Но то были цветочки-завязи. Зато Илья ваш – самый что ни есть фрукт созрел. Энергию из меня сосет как новорожденный телок, еле успеваю восстанавливаться. Вечные тренировки, боксы эти. Каждый противник только и мечтает Илюшеньку изувечить. Но больше всего приходится с его «сестренками», – в голоске Фенечки явственно прозвучал гнев, – возиться. Они ж, хищницы, только с виду независимые. А у самих постоянно вертится на уме: фата, колечки, Мендельсон. Потому я и не появлялась – все ждала, когда же Илья образумится. Уж и не чаяла дождаться. А тут вы нагрянули, ладные да славные. Дело-то вон какое занимательное задумали. И ни одной проклятущей гарпии за весь вечер. Не радость ли, не славный ли повод выйти из подполья?
Илья слушал речи Фенечки-хранительницы с сомнением. Трудно в голове укладывалось сокровенное знание, ой трудно. И то сказать: всю жизнь думал, что сам зодчий своих успехов, а оно вон как оказалось! Он по-детски шмыгнул носом и спросил:
– Ну и чем же отблагодарить тебя, красавица?
– «Чем», «чем»… Словами добрыми. И потом, теперь рядом с тобой товарищи, мне все ж полегче будет. А сил подкоплю – смотришь, и помогу вам своим русским духом. По лбу там кого треснуть или в ухо съездить. Это у меня очень даже запросто. Или подскажу чего.
– Фенечка, золотце, а каким образом ты разговариваешь? – заинтересовался пытливый, как всякий инженер, Попов. – Телепатия?
– Да кто его знает. В одном я уверена точно: слышать меня пока что способны только вы трое. Теперь по поводу пропавшей бутылки, ребятушки… В морозильнике она. Только сдается мне, пить вы нынче не захотите. Некогда вам будет. Потому что спать пора. – Сменив интонацию и тембр на комиссарский, Феня скомандовала: – Рота, отбой!
Приятели переглянулись: «Вон как!» – и под руководством радушного хозяина, отчаянно зевая один другого шире, разбрелись по спальным плацкартам.
Сам Муромский, чтобы освободиться от алкогольной усталости посредством пары-тройки любимых упражнений, завернул в спортзал. Посмотрел на тренажеры необоримо соловеющим взором, крякнул преувеличенно бодро, да так и свалился на мат, едва успев подтянуть под голову вместо подушки толстенный блин от штанги.
Промоутер Ильи Муромского Бакшиш страдал весь вечер. Бродил по своим палатам каменным, что трудами праведными не заработаешь, и маялся. Свет белый был ему категорически немил. Немила была и беляночка Света, что ласковой зверушкой стлалась по его следу, уговаривая:
– Хоть винограду покушай, хорошенький! Хоть коньячку тяпни, родненький!
Прогнать дуру-девку – а с недавних пор законную супругу! – у Бакшиша рука не подымалась, язык не поворачивался. А только и терпеть причитания моченьки не было.
В конце концов он забрал у готовой заплакать блондиночки коньяк и виноград да и заперся в кабинете, позвав с собой семейную любимицу, таксу Груню. Там, улегшись просто на полу, директор «Свинцовой перчатки» попытался трезво и взвешенно обдумать ситуацию со срывающимся, точно альпинист с обледенелого склона, боем Муромец – Хмырь.
Отчего трезво-то, спросите? Оттого что пить любимый двадцатилетний «Ахерон» сил не было! Во как оглушили Бакшиша Никитины комиссарские обертоны!
«Похоже на то, – уныло размышлял промоутер, трепля собачьи уши и катая во рту виноградину, – что горяченькие, почти уже лежащие в руках денежки распустили крылышки и упорхнули».
Надо отметить, Бакшиш вовсе не являлся тупым громилой с отбитыми в давнишних спаррингах мозгами. В определенных кругах слыл он натурой поэтической и где-то даже утонченной. Примерно как лезвие опасной бритвы.
Бакшиш поместил виноградину между зубами, невидяще уставился в умные глазенки Груни и пробормотал:
– И осталось мне лишь с затаенной грустью проследить их полет. Какое скорбное разочарование!
Он сжал челюсти.
Виноградина лопнула. Оказалась она кислой – почти как гримаса, исказившая костистую физиономию Бакшиша. Дабы смыть мерзкую кислятину, пришлось ему собрать волю в горсточку и, игнорируя екающую селезенку, дернуть коньячку. Потом еще. И еще. Потом он ощутил себя вполне орлом, прогнал собаку, вскарабкался на диван и кликнул Светку…
Утром народившегося Дня защиты детей, ранним-ранним и студеным утром 1 июня, наваждение схлынуло. Уже в пять часов Бакшиш орудовал эспандером, вновь чувствуя себя бодрым, дерзким и решительным. Приступив к отжиманиям, он с брезгливостью припомнил собственное вчерашнее слюнтяйство – лишь на секунду, чтобы тут же забыть. Приседая на одной ноге, вспомнил, что его банально выставили на пять косарей «зеленых». И это если не считать «упущенной выгоды»! Которая, по самым скромным прикидкам, сулила тридцатикратное увеличение средств, вложенных в бой Муромского. А уж о моральном ущербе от факта, что на него, Папашу Бакшиша, самым безобразным образом наорал какой-то заджинсованный… Об этом и речи не шло. Пока не шло.
Бакшиш с удовольствием осмотрел в зеркале свое поджарое тело, набросил на плечи пушистый халат и отправился в ванную. По пути встретил таксу Груню, почесал ей за ухом, подхватил с комода мобилу и набрал номерок Тыры. Тыра, конечно, был полным уродом и подонком, зато преданным.
Урод и подонок ответил сразу, будто неусыпно ждал звонка всю ночь.
– Захвати Богарта, и пулей ко мне, – велел Бакшиш.
– Так ведь Богарт… он того… – испуганно тявкнул Тыра.
– Чего-того? – рявкнул Бакшиш. – По рукам пошел? Девки?
– Ну не… Он это… Свалил вчера, короче. Самолетом. На какую-то гору. К Афоне, что ли?
– На гору Афон, может? – проявил Бакшиш эрудицию. – А на кой хрен?
– Дак, Папа! После этого… Ну когда Илюха с корешем на нас нагавкали… Проперло Богарта че-то. Не по-детски так! Короче, грит, бабки – зло. О вечном думать, грит, надо. На Афоне типа. В пещере. Во! И…
– Паразит кишечный! Ну вернется – я ему устрою пещеру, – недобро прошипел Бакшиш, прерывая косноязычный рассказ Тыры. – Тогда поступаем так. Прямо сейчас забираешь Королевича, еще двоих-троих мамелюков на свой выбор – и мухой ко мне. Через час вы здесь. Как штык. Все, действуй!
Случись подобная неприятность лет тридцать назад, Бакшиш, тогдашний чемпион Забамья в полутяжелом весе, живо бы разобрался со строптивцем, лично накидав по рогам. Пятнадцать лет назад свистнул бы верных нукеров с резиновыми «болеутолителями» и устроил ослушнику «встречу на Калке». Но нынче он, благополучный бизнесмен, меценат и без пяти минут советник картафановского градоначальника по вопросам физической культуры и спорта, позволить себе подобные выходки не имел права. Не потому, конечно, что обабился и смягчился сердцем. Потому что знал цену людям. Особенно тем, с которых можно поиметь нехилые дивиденды. А с проигрыша Муромского, когда б он лег под Хмыря, можно было так разжиться… Э-эх!