Словом, планета жила в привычном ритме, абсолютно не ведая, что ее ждет в самом скором времени.
Для самой Третьяковки день 31 мая 20… года ознаменовался санитарными мероприятиями. Впрочем, санитаров на тот момент в галерее не обнаруживалось. Равно как не было и движения музейного персонала – все ушли на фронт, на базу, на обед. Чем там они, вообще, занимаются в санитарные дни – это их дело. А только традиция есть традиция. Последний день месяца отдай чистоте и не греши.
Поэтому в зале, где экспонировалось знаменитое полотно, в два часа пополудни процесс метаморфоза могла наблюдать только упитанная синица, которая неведомо как попала в музей. Но пичуге было не до того, чтобы на картины пялиться. Ополоумев от ужаса, она с писком металась по залам в поисках выхода на волю.
Да, собственно, и самого метаморфоза, сопровождаемого из ряда вон выходящими катаклизмами, вроде как не было. Следящая за залом видеокамера ровным счетом ничего лишнего не зафиксировала. Кроме синицы, конечно. Как висела картина, изображающая трех богатырских коней, щиплющих редкую, пожухшую травку подле разбросанной там и сям ратной амуниции, так и висит. Не сменилось и название «Купание трех богатырей. Hard day's night». [1]
Бывало, иному посетителю галереи становилось невдомек – где же, шорт побьери, пресловутые купальщики? И тогда случившийся поблизости экскурсовод начинал разглагольствовать о суровой цензуре, царившей в период написания картины. Звучало это примерно так:
«В условиях жесточайшего монархического контроля изображение нагих прекрасных мужских тел считалось пропагандой свального греха и приравнивалось к гомосексуальному террористическому акту. Это потом уже, в разнузданную эпоху НЭПа Петров-Водкин со своим „Красным конем“ мог должным образом чувствовать себя на коне. А Васнецову приходилось хитрить и выкручиваться. Подумайте сами, разве мог он написать витязей, плавающих в полном воинском облачении? Они, потопившие непобедимую армаду тевтонских псов-рыцарей, сами не избежали бы подобной участи. А освежиться надо? Отдых после боя. Пивко там, русалки, то-се. Вот и вышел из-под его кисти гениально компромиссный сюжет. Между прочим, нетленный. Много воды утекло, много режимов и видов цензур сменилось, а воображение у зрителя перед этой картиной по-прежнему работает на всю катушку…»
Ну висит картина, и бог с ней. По-прежнему нетленная и неподцензурная. Изменился лишь малюсенький кусочек реальности.
Витязей на полотне не стало.
Даже в умозрительном смысле.
Есть такое понятие «диалектика», прости господи. А где понятие, там и закон. И гласит он, будто ничто на земле не проходит бесследно. И не происходит. Если где-то что-то убыло, то где-то, стало быть, прибыло. Вот и получается, что отлучившиеся под давлением обстоятельств богатыри непременно должны были где-нибудь материализоваться.
Так уже бывало. Раз в столетие русская Мать Сыра Земля бесполовым путем производит на свет чудо-богатырей. Лепит она героев из того материала, который находится под рукой. Само собой, используются в первую очередь проверенные временем эталоны. Потому и возникает в реальности чаще всего дружная троица. И сигают витязи из века в век, не подозревая о своей былинности.
Каждый раз это совершенно обычные люди, внезапно охваченные благородной идей Великого Негодования при виде поругания Руссии. Однако в каждой новой реинкарнации кодировка генетической памяти, «памяти предков», остается неизменной. И рано или поздно реалии становятся таковы, что приходится витязям следовать жестко регламентированной Установке.
Разумеется, по обстоятельствам.
Gaudeamus igitur… [2]
31 мая 20… года в два часа пополудни из подъезда единственной мультиэтажки по Малой Кронштейновой улице вывалился Попа. Попой Алексея Попова друзья называли, естественно, из-за фамилии, а больше из-за Лехиной привязанности к данному слову. Слово служило ему для выражения различных эмоций, а также в роли конечного пункта для посыла неприятных субъектов.
Вульгарной же матерной лексикой Леха обычно не баловался. Напротив, ревностно культивировал подзабытое у нас семиэтажно-забористое (не путать с заборным!) искусство. Потому же постоянно носил Леха при себе записную книжку, куда сладострастно заносил неизвестные дотоле речевые обороты, неологизмы, идиомы, метафоры и оригинальные словообразования. Как всякий истый ценитель изящной словесности, он ревниво следил за последними достижениями в этой области. Знал назубок историю русского мата и в любом состоянии мог расправить перед любопытствующими семантическую цепочку опорно-ключевых позиций национальной гордости великороссов. Однако применял Попов свои знания и умения исключительно в здравом уме и твердой памяти, с холодной, ясной головой, строго дозированно. Помнил: пусть без соли пища пресна, но и есть соль ложками чревато.
Сейчас Алексей был на взводе: в запарке, в горячке, – в общем, в той самой попе. Жалкие потуги дождя-доходяги остудить горячую льняноволосую голову ни к чему не приводили. Лишь редкие капли долетали до середины чела тридцатилетнего отрока, чьи темно-синие глаза буквально излучали физическое недовольство реальностью, данной ему в ощущениях.
А ощущения были – не пожелаешь злейшему врагу. Да и враги, если присмотреться, шныряли вокруг когортами. Легионами. Бессчетными полчищами! Располагались эти гады большей частью за рулем. В разгар трудового дня вражьи автомобили шли по проспекту Градоустроителей – центральному картафановскому автобану – непрерывным потоком. Шли на бизнес-ланч и с бизнес-ланчей. На деловые и романтические свидания. В магазины, в салоны, в сады-огороды. Они отвратительно шуршали, скрипели, гудели, смердели и пересекали блеклую зебру, перед которой замер Попов без малейшего намека на торможение.
Алексей взалкал. Динамита, пластита, гексогена. Противотанковых гранат и мин. На худой конец, мало-мальски крупного калибром пулемета с подствольником. Одним словом, крови. Моря крови. Ну и до кучи – кучи трупов.
Организм требовал действия, и Попов решительно шагнул на зебру, сжимая в кулачищах воображаемый гранатомет.
Враги, опешившие от партизанской вылазки бунтаря-одиночки, спешно притормаживали, смешивая ряды. Самый главный враг на страховидном джипе, оглушительно сигналя, остановился буквально в паре сантиметров от Попова, едва не наехав на его представительские «лакировки». Тонированное водительское стекло опустилось, явив голову микроцефала на бюсте терминатора. Голова была в непроницаемо-черных очках, бюст – в растительности и златых цепях. Голова передернула челюстью, как затвором, и начала шмалять в Леху очередями из игрушечного автоматического пистолета: