Когда же решился приоткрыть глаза, незнакомка исчезла. «Наваждение», – подумал Илья с тоской и тяжело затопал по ступеням.
В квартире при виде друзей он невольно расслабился. Здоровые, взрослые мужики гонялись друг за дружкой, перестреливаясь нематериальными карт-бланшами.
– Даю коренной зуб Аллигатора за прибор сквозьстенного бдения! – с упоением орал Никита.
– Меняю самонаводящееся сверло на массаж Любавы Олеговны! – не отставал Лешка.
Муромский с ходу включился в игру и загудел, сграбастав великовозрастных игрунов в объятия:
– А я меняю все будущие нокауты на возможность почаще задыхаться от вашего мерзейшего табака, курилки вы этакие!
Уже все вместе побарахтались еще сколько-то, затем решительно двинулись к столу, по обыкновению изобильному. Прежде чем сесть, не сговариваясь, выразили признательность невидимой хозяйке:
– Ай спасибо, Фенюшка, кормилица ты наша, лапушка и голубушка!
– Приятно-то как, право слово, – раздался знакомый голосок. Почему-то со стороны прихожей. – А в глаза повторить сможете?
В зал вплыло виденье, пригрезившееся Илье у подъезда.
– Феня?! Феня!.. Но откуда? Да как же это… – забормотал утративший молодецкую прыть Попов.
– Мадемуазель, – молодцевато склонил голову не потерявший ее Добрынин, – не откажи офицеру. Прими посильное участье в строительстве моёва щастья!
Мадемуазель не отвечала. С чуть лукавой улыбкой она смотрела на Илью. Только на него одного. Наваждение повторялось. Опять на него стремительно надвигались два пылающих изумруда, поглощая его с потрохами и одновременно отражая в самих себе.
Неоднократный победитель Хмыря и ему подобных, костолом и разрыхлитель женских сердец по-младенчески бессвязно лепетал:
– Фенечка… берегиня… ты… вы… я…
– Какая гламурненькая мистика! – захлопал в несуществующие ладошки циничный Арапка.
– Да никакая не мистика, – со знакомой наигранно-сварливой интонацией пропело наваждение. – Видимо, с Олимпийским Мишкой я все-таки перестаралась. Кончилась моя парапсихологическая, или как ее там, энергетика. Где-то что-то разладилось. А может, наоборот – наладилось. Вот, принимайте меня такой.
Она робко шагнула к Илье:
– Что, Илюшенька, загрустил? Не чаял увидеть подобную замухрышку? А ведь помнится, все как один жениться клялись.
– Эге ж! – опомнился наконец Алексей. – И впрямь клялись. Позвольте мне стать вашим любимым мужем, о прекраснейшая из прекрасных те… – Он начал судорожно выбирать между тетками и тетьками – не справился и сконфуженно умолк на середине фразы.
Никита ткнул его, и пребольно, в бок. С целью выгнать беса.
Муромский, не доверяя ногам, словно во сне сделал шаг по направлению к девушке. Серебряными струнами звенело здоровое сердце спортсмена. «Остановись, мгновенье, где же этот чертов Мефистофель?!» – надрывалась душа. Все было ясно без слов. Слова – это путы, мешающие понять истинную суть вещей, явлений и понятий. Самых что ни на есть простых и великих. Таких, как любовь. С первого взгляда и до последнего.
Незримые струны двух сердец соприкоснулись, породив чистую высокую ноту, какой никогда не исполнить даже ангелам. Нота эта звучала бесконечно долго – но только для двоих. А затем между Ильей и Фенечкой проскочила бутафорского вида громадная искра. И напряжение спало. Все засмеялись, задвигались, загремели стульями.
Никита скоренько наполнил бокалы.
– Друзья, – произнес он с неожиданным для него пафосом. – Давайте выпьем за отсутствующих здесь дам. В том смысле, что за присутствующую девушку – или женщину – Мечту каждого русского народного мужика! И пусть она поведает нам наконец в приступе застольного откровения, откуда берутся уникальные Мечты?
Феня, слегка пригубив из бокала, призадумалась.
– Ну сами мы из Питерсберга. Обучали нас, как водится, в Институте благородных девиц по специальности кавалер-барышня для особых поручений…
– Кавалер-барышня? – переспросил начавший оживать Илья. – Это как в старинном романсе: «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой, крутится-вертится, хочет упасть, кавалер-барышню хочет украсть»?
Феня покачала головой:
– Да нет же, дурачок, какой голубой шар…
От двери донесся звонок. Муромский гаркнул: «Открыто, входите!» – продолжая с обожанием смотреть на берегиню.
– Здор-рово, мужики! А ну, кто у вас тут в «Яре» цыган заказывал?
Чудеса на сегодня никак не хотели заканчиваться. Илья мигнул и повернулся к вошедшим. Голос с хрипотцой был знаком до дрожи под ложечкой. Даже спьяну не перепутаешь.
– Жеглов?! – воскликнул он, вскакивая. – Не может быть!
– Может, может, дорогой товарищ. У нас все может быть!
– Какими судьбами, господи? Да вы проходите, располагайтесь. У нас тут запросто, по-домашнему…
– Самыми обычными судьбами. Я на прошлой неделе выступал в черемысльском политехе. А тут СашБаш подвалил. Вот мы на пару и разгулялись по квартирникам.
Лохматый парень с шальными ясными глазами застенчиво буркнул:
– Я что, я ничего.
– Ага, ну погуляли, пора и честь знать. Мы уже в вагон садились, а тут подлетает эта девуля, – Жеглов кивнул на зардевшуюся Фенечку, – заталкивает в мотор и везет сюда. По пути, конечно, растолковала, что к чему. Мол, поезд без нас не уйдет, а такого квартирника у нас больше в жизни не будет. Куда было деваться, выпрыгивать на ходу? Нет, прыгать мы пока погодим – не все еще спели. Кстати, что за город-то хоть?
– Вообще-то до сего момента был Картафаново, – задумчиво ответил Алексей. – А теперь кто его разберет.
Молчаливый СашБаш тихо провел по струнам и пропел: «Этот город скользит и меняет названья…»
Активный Жеглов продолжал говорить, шутить и расспрашивать о жизни, попутно доставая из рюкзачка бутылки с водкой и портвейном под экзотическим номерным названием «72».
– Значится, так. Мы-то, собственно, уже и сыты, и пьяны, и нос в табаке. Но за компанию примем, правильно, Саш?
После чего без всякого перехода уселся посреди зала на стул, побренчал секунду-другую для разогрева гитары и запел ожившим магнитофоном, ожившим проигрывателем винила, ожившим сиди-проигрывателем. Пел и хитро поглядывал на бойцов-молодцов, подмигивал кавалер-барышне и пьющему портвейн СашБашу.
Бедный молодец Иван решил попасть сюда:
«Мол, видали мы кощеев, так-растак!»
Он все время где чего, так сразу шасть туда,
Он по-своему несчастный был дурак.
Муромский вскочил, раздал присутствующим гитары и присоединил свой вокал к жегловскому.