Но законник не внял речам главы особого королевского полка и загубил еще невообразимую кучу народа, благо стража набирается из крестьян, а их в славном Вальденрайхе всегда было, как собак нерезаных.
Вот и резал их Ремборднунг самодельным ножиком, справленным из клюва птицеящера.
К пятидесятому куплету славной песни Ремборднунг попал в окружение, и к нему отправился Хельмут Шпикунднюхель. «Солдат, – сказал он старому воспитаннику, – это не твоя война».
«Тогда убей меня, славный Шпикунднюхель! – истерично воскликнул Ремборднунг. – Здесь, в мирной провинции, я оказался лишним».
А Хельмут ответил ему ласково: «Убить-то я тебя всегда успею. Поедем лучше со мной обратно – в особый королевский полк! Я пошлю тебя на новую войну, на войну против восточных людей, научившихся добывать из-под земли ценную вязкую жидкость черного цвета!»
«Вариант!» – обрадовался Ремборднунг. На том песнь и заканчивалась.
Вранье, конечно, но очень трогательный сюжетец.
Замок Хельги Страхолюдлих скрылся в густом тумане. Туман сыграл злую шутку с каретой графини и прапорщика: она угодила в яму. Яма была неглубокой, лошади не пострадали. Кучер улетел в кусты. Поцарапался да испугался.
Карета нырнула и перевернулась на бок. Палваныч приложился боком о стенку, а сверху на прапорщика навалилась Хельга. Колдунья была нетяжелой, но придавила больно. Ускорение, однако.
Выбравшись наружу, Дубовых вытянул из опрокинутого транспорта спутницу.
– Ну, блин, и дороги у вас, – прокряхтел Палваныч, потирая ушибленный бок. – Никакого планового ремонта.
– Товарищ прапорщик, – Хельга показала на яму, в которую угодила карета. – Да это же след Гроссмалыша.
– Циклопская морда! – Дубовых зло сплюнул. – Вот и твори добро после этого! Поневоле осатанеешь!
– Он не виноват, – сказала бывшая графиня.
– Это же дорога! Под ноги смотреть надо! Встречу, глаз натяну на… – прапорщик осекся – все-таки не на плацу. – Назад теперь топать за конями… Не на гужевых же ехать, и седел нету. А возвращаться плохая примета. Не будет дороги, блин.
Стонущая парочка и молчаливый исцарапанный кучер, ведущий кобылок, дошли обратно.
Подали лошадей.
Страхолюдлих переоделась в верховой костюм. Черные просторные брюки, жакет, берет, под который она спрятала собранные в узел волосы. Алый платок на шее. Черные сапоги.
Прапорщик залюбовался.
– Знаешь, Хельгуша, – сказал он. – Ты бы одевалась чуточку повеселее. Хотя бы в темно-синее, что ли. А то как на похоронах… И не такой бледненькой выглядеть будешь.
– Хорошо, товарищ прапорщик. Как прикажете. Я готова хоть обнаженной.
– Обнаженной? Перспективно. Но повременим.
На дороге, соединяющей Лохенберг и Стольноштадт, Палваныч и Хельга оказались только к полудню. Повернув к главному городу Вальденрайха, они сразу встретились с медленно катящейся телегой, запряженной парой лошадок. Лошадки показались прапорщику знакомыми. Узнал он и двух братьев, дремавших в телеге. (Надо сказать, что накануне они продали последний горшок и ехали с выручкой в родную деревню. Естественно, выпив по случаю удачной торговли.)
«Уж чему меня научил случай с треклятой телегой, – подумал Палваныч, – так тому, что любой добытый предмет нужно оборачивать в деньги, то есть подвергать продаже… А они, стало быть, продали черепки. Значит, у них что? Деньги!»
– Аршкопф, – тихо сказал Дубовых. – Слушай команду. Доставить с телеги деньги в мою седельную сумку – и вольно.
– Есть, товарищ прапорщик! – отозвался черт.
Один из братьев-горшечников сидел на мешочке с талерами – чтобы не украли. Аршкопф перерыл тент, лежавший за спинами мужичков. Пусто. Вывод – деньги у них.
– Эй, крестьяне! – пискнул черт. – Ну-ка быстро гоните монеты!
Братья проснулись, выпучили глаза. Затем кинулись в разные стороны. Рогатый подхватил мешочек и исчез.
Горшечники остановились шагах в тридцати от дороги. Лошади, почуявшие нечистую силу, пошли рысью. Тогда, не сговариваясь, мужички припустили за телегой.
– Несчастливые мы с тобой, – сказал один брат другому, уже сидя в телеге. – То смерть увидим, то черта…
– Дурак! – возразил ему второй. – Были бы несчастливыми, все закончилось бы на свидании со смертью.
Как видно, первый был явным пессимистом, а второй и вовсе дурачком.
Пополнивший кассу Палваныч почувствовал себя намного лучше. Такова была натура прапорщика – его любовь к деньгам была взаимной.
Он преисполнился надежд: «Еще чуть-чуть, и поймаю дезертира Табуреева, или кто он там по паспорту… Выбью из него признание, где ход домой спрятан… Ведь ежу ясно – не случайно он сюда скакнул, гаденыш! Вон, шуплец, „дедами“ недобитый, оказывается, он кто. Барон!!! Как времена изменились, ядреный гриб… Двадцать лет назад его бы так за эти аристократические штучки отутюжили – родная, мать ее, мать не узнала бы!.. Но я еще до него доберусь, спущу трое шкур…»
Рядом с Палванычем ехала графиня Страхолюдлих. Она смотрела на профиль прапорщика и любовалась.
Любовь Хельги к Палванычу была порочна, несчастна и… благородна. Порочна, потому что она видела в нем Повелителя Тьмы. Несчастна, потому что сердце прапорщика ей не принадлежало. А благородна, потому что Хельга положила на алтарь своих чувств все – в том числе деньги, имущество и собственную душу.
Так и ехали они, каждый со своими мыслями, мечтами и страстями.
Когда до столицы оставалось около часа пути, ворон полетел на разведку.
За очередным холмом Палваныча и Хельгу остановили дозорные: трое солдат и один боец особого королевского полка. Страхолюдлих сразу отличила его по темно-коричневой форме.
– Господа, куда путь держите?
– В столицу, – буркнул прапорщик.
– Разрешите узнать цель.
– Разрешаю.
– Э… – боец особого полка удивился.
Он привык к тому, что каждый норовит ему угодить.
– Ну и какова цель вашего визита в Стольноштадт?
– «Ну и», «ну и»… Хренуи! – взревел Палваныч.
В нем пробудилась чисто военная злость старшего по званию, которому грубит младший. Сколько раз, гуляя по городку Подмосковинску (извините, название изменено в целях сохранения государственной тайны), Дубовых останавливал зеленых солдатиков и самозабвенно их песочил.
– Как ты, рядовая морда, говоришь со старшим по званию?! Перед тобой непосредственно прапорщик ракетных войск, ядрена бомба! А ну живо доложи, кто такой. Сегодня же полковник будет знать о твоем хамстве.