– В тот сладкий час соединения тел и душ в маленьком уютом мирке спальни молодые люди не слышали бушевавшей снаружи грозы. Молнии не пугали их, а зря. Не их ли предупреждала стихия? Не к ним ли в окно стучал тревожный дождь?.. Увы, грохот двери застал влюбленных врасплох. На пороге возник темный силуэт разгневанного колдуна. «Презренный похититель девичьей чести, скользкий развратный тип, хвостоверт порочный! – взревел волшебник. – Своим недостойным поступком ты сравнял себя с похотливым кобелем! Кста-а-ати! Да будет так! Я наложу на тебя страшнейшее заклятие, которое превратит твою жизнь в ад!» И колдун произнес магические формулы оборотничества…
Коля только сейчас заметил, что практически стемнело. Во мраке тяжело дышал Шванценмайстер. Потом он издал долгий сдавленный стон и сказал изменившимся голосом:
– С тех пор я днем – Пес в сапогах, а ночью – юноша Шлюпфриг.
– Короче, то лапы ломит, то хвост отваливается, ваш сын дядя Шарик. – Лавочкин процитировал письмо из любимого мультфильма.
– Что?
– Неважно, – буркнул солдат, вставая с соломы. – Важно другое. Где знамя, кобелина несчастный?
Шлюпфриг понял: сейчас его начнут бить.
– Эй, ты чего? – Он испуганно вжался в угол. – Все расскажу, нету у меня его, нету!..
– А поискать? – протянул Коля для острастки, хотя сам осознавал, что полковая реликвия не у оборотня.
– Истинно говорю, нету, – частил вор. – Отобрали, грабители узаконенные, переростки бандитские… Дали в глаз да в тюрягу бросили… Ни талера не выручил, беду только накликал.
– Это ты, паразит, верно про беду ляпнул, – хмуро сказал солдат. – Из-за тебя мы с товарищем прапорщиком по идиотскому Дробенланду мотались, от убийц бегали, а ведь давно могли домой вернуться! Ты как хочешь, Шлюпфриг, но я тебе сейчас врежу по хитрому рылу.
И ударил бы пацифист Лавочкин Шлюпфрига-Шванценмайстера, но тут загремел засов, противно заскрипела несмазанная дверь, и пахнуло подвальной коридорной затхлостью. Лохматый, грязный тюремщик, вошедший в камеру, закрепил на стене пылающий факел. Неловко оглядываясь, страж прорычал:
– К Шлюпфригу посетитель… ница. Если хотя бы дунешь в ее сторону, убью. Я головой отвечаю… Но ты не сделаешь глупостей. – Тюремщик улыбнулся, демонстрируя редкие зубы, и обратился к Коле: – А ты сиди тихо. Иначе…
Солдат так и не узнал, что же будет иначе. В коридоре раздалась мелкая дробь торопливых женских шажков.
Мимо тюремщика прошелестела невысокая фигура, скрытая черным плащом с капюшоном.
– Спасибо, милейший, – прошептала визитерша стражу. – Теперь оставь нас, пожалуйста.
Тюремщик с поклоном удалился, прикрыв за собой дверь.
Воцарилась тишина, нарушаемая сопением Шлюпфрига.
А потом посетительница сбросила капюшон.
Бывают моменты, когда видишь, например, красивую девичью фигурку и тайно ожидаешь: ее обладательница обернется, и лицо не подкачает, будет столь же привлекательным, как и все остальное. Или смотришь по телевизору в миленькое личико, взятое крупным планом, да предвкушаешь, мол, сейчас камера отъедет, и остальное окажется почти по Чехову. В девушке все должно быть прекрасным: и лицо, и фигура, а там уж дойдет черед и до мыслей.
Рядовой Николай Лавочкин был не столь охоч до слабого пола, сколь его сокамерник Шлюпфриг, да и кто бы сравнился с последним по размеру потребностей? Но именно в суровый миг заточения, поняв, что перед ним живая девушка, причем по десятибалльной шкале красоты вышибающая все двадцать баллов, Коля ощутил себя мужчиной. Мягко говоря, заинтересованным.
Конечно, в свете факела многое могло пригрезиться, услужливое воображение всегда норовит дорисовать картинку посимпатичнее… По чуть слышному скулящему вздоху Шлюпфрига Лавочкин удостоверился в реальности чуда, посетившего сырые казематы. В этих убогих декорациях прелесть открывшегося Коле лица была еще пронзительнее.
Вот разные мужики говорят о ком-то: «У нее идеальное лицо». Врут. Потому что именно у ночной визитерши лицо было идеальным. Не существует достойного описания такого лица, поэтому и хватит о нем.
На белых волосах девушки плясали тени и малиновые всполохи – пламя факела волновалось, непрерывно играя странный спектакль.
Тихо сидящий в углу солдат через силу отвернулся от посетительницы к Шлюпфригу. Того оставила привычная суетливость, острая физиономия потеряла хитрое лисье выражение, вечно бегающие глаза сейчас безотрывно следили за девушкой. Юнец словно стал старше. Голова, вжатая в плечи, сообщала фигуре еще большую сутулость.
– Лю… любовь моя… – промямлил Шлюпфриг.
В ту же секунду девушка шагнула к нему и отвесила звонкую пощечину.
– Не смей называть меня так, – холодно приказала она. – Ты будешь спасен. Это последний раз, когда я тебя спасаю. Завтра же уберешься из страны. Не мучай меня.
Посетительница закончила прерывистый монолог и стала надевать капюшон.
Шлюпфриг протянул к ней руки:
– Марлен…
– Для тебя виконтесса Всезнайгель.
Коля не сдержался:
– Всезнайгель?!
Виконтесса вздрогнула, она не подозревала о присутствии посторонних. Руки, натягивавшие капюшон, остановились на полпути. Пристально всмотревшись в темный угол, где приютился рядовой, девушка удивленно сказала:
– Да ты демон!
– Нет-нет. – Лавочкин выполз под свет факела. – Я просто из иного мира. Скажите, пожалуйста, вы не родственница Тиллю Всезнайгелю?
– А откуда ты его знаешь?
– Он мне сильно помог, – сказал солдат. – Меня зовут Николас.
– Последний дядькин проект, значит, – улыбнулась Марлен Всезнайгель. – И где же ты пропадал несколько месяцев?
– В преисподней. – Коля улыбнулся в ответ.
Шлюпфриг настороженно переводил взгляд с девушки на Лавочкина и обратно.
– За что ты… вы здесь? – неловко спросила виконтесса, решив перейти на «вы», коль скоро узник знал Тилля.
– Мне нужно вернуть знамя. Он, – солдат махнул в сторону оборотня, – притащил сюда и где-то посеял.
– Посеял? Да стоило этому несчастному достать ваш штандарт, тут же нашлись светлые головы, знающие цену этому артефакту. Вы не представляете, как сильно Рамштайнт желал добавить эту вещицу к своей коллекции! Слышите музыку?
Коля кивнул.
– Это праздник во дворце Рамштайнта. Посвященный пополнению коллекции. Даже не представляю, как вы вернете знамя… Так почему вы сюда попали?
– Спросил одного выпивоху, не знает ли он что-нибудь о моем знамени, – горько усмехнулся солдат.
– Ясно. Ладно, ждите. Попробую что-нибудь придумать.