Четыре всадника, получившие от Лавочкина целый подвал сокровищ, решили, что пора внести плату черному человеку. Купили почтового голубя, нашептали адрес и отправили с весточкой, дескать, приезжайте за золотом. Птица вернулась через сутки с посланием: «Встреча сегодня вечером у южного выезда из Хандверкдорфа». Всадники взяли из хранилища Юберцауберера шесть килограммов желтого металла, запечатали дом заклятиями и отправились на встречу с черным человеком.
Как всегда, здоровяк прилетел на ковре-самолете. Взяв один из слитков, он долго его осматривал, а потом сказал:
– На этом золоте стоит магическая метка Дункельонкеля. Такие метки он ставил, когда жил в Вальденрайхе. Значит, вы расплачиваетесь частью его украденной казны. Я не спрошу, откуда у вас слитки моего хозяина. И не накажу вас, хотя стоило бы. Похоже, вы запамятовали: я слежу за вами. Делайте то, что вам велят. Не пытайтесь нас обмануть. Это последнее предупреждение.
Черный человек улетел, оставив всадников-убийц в смутном недоумении и растерянности.
– Я проверял, – бормотал Глад. – Не было там никаких меток! Кажется…
Мор, Глад, Брань и Смерть вернулись в дом Юберцауберера. Волшебные печати были взломаны, сокровища пропали, сам колдун, превращенный в статую, исчез. На столе лежала записка: «Играйте честно».
– Чья бы корова мычала! – воскликнул Мор.
– Опять убийства, – скорбно произнесла Смерть.
Коля и Марлен падали и падали в черную воронку, открывшуюся за звездной калиткой. Мимо пролетали светила, планеты, сгустки газа и прочие метеориты с кометами.
Прыжок не был затяжным, но Лавочкин успел устать от коловращения звезд, казавшегося бесконечным. В то же время мысли текли вяло, будто мед: «Ну-у-у, когда-а-а же э-э-это ко-о-ончится-а-а…»
Падение завершилось с внезапностью зимы, застающей врасплох коммунальные службы города.
Парень и девушка вывалились на зеленую поляну.
«Отличная трава, – подумал солдат, отлепляя щеку от влажной земли. – Палванычу бы понравилась».
Он поднял голову, огляделся.
Сумерки сгущали краски. Поляну окружали темно-зеленые сосны и облетевший кустарник. Сбоку стоял аккуратный коричневый домик. В красном окошке горел свет, из трубы тонкой струйкой тек сизый дым.
Коля принюхался. Пахло сдобой и ванилью.
– Так-так-так… – забормотал парень. – Уж не пряничный ли это домик?
Он встал, помог виконтессе и зашагал к домику.
Так и есть: крыша, покрытая розовой глазурью, коврижная черепица, пряничные стены и окошки, «застекленные» леденцовыми пластинами.
– Сюда я выбрел сразу после того, как попал в ваш мир. Это Зачарованный лес, – тихо сказал Лавочкин спутнице. – Здесь живет отвратительнейшая ведьма…
Распахнулась дверь, и скрипучий голос воскликнул:
– Здравствуй, старый новый гость!.. Это кто тут отвратительнейшая?
На пороге нарисовалась несимпатичная старушка в невообразимо рябом платье, черном платке поверх седых волос и грязном фартуке.
На остреньком морщинистом лице коричневого оттенка было написано какое-то вселенское раздражение. Злые колючие глазенки похлеще лазера дырявили Колю и Марлен. Крючковатый кривой нос трепетал, брезгливо втягивая воздух. Большие уши с огромными серьгами топорщились из-под платка, добавляя хозяйке карикатурности.
– Всякий охламон норовит Гретель обидеть… Я их тут корми, пои, спать укладывай, а они черной неблагодарностью платят! Еще и девку привел! А где соколик-то мой ясный, ворюга отменный, Пауль, сын Йоханна?
– Далеко. А вы откуда его знаете?
– Останавливался. Хватит лясы точить, заходите в избу. Устали небось.
Странники вошли. Внутри было чисто, тепло и уютно. В единственной комнатке располагались стол и стулья, скамья, кровать и шкаф. В углу размещалась серая от времени печь. Метла, кочерга и прочая утварь стояли в кадке, у двери.
Ведьма посмотрела на тяжелые вечерние тучи. Вздохнула. Закрыла дверь.
– Рассказывайте порядком, гостюшки, за каким бесом трудили костюшки, – проскрипела Гретель. – А я пока еду разогрею. У меня сегодня шут гороховый…
Она поглядела в бешеные глаза Коли.
– Ай, суп, суп гороховый!.. Старая стала, заговариваюсь… Ну, так и с чем пожаловали?
– Вы знаете, где Барабан Власти? – спросила Марлен.
– А, так вы за этим препожаловали! То-то я в окошко видела калитку знакомую за вашими спинами… Только вы ее это… Зря так сильно за собой захлопнули. Она, кажись, разлетелась в щепки… Как там Юбеляй?
– Нас, вообще-то, Роббен Гут выручил… – Лавочкин подозрительно прищурился.
– Ха, да этому что сделается? – отмахнулась ведьма. – Что сделается Добру? Оно же вечное!
– А Зло? – вклинилась виконтесса.
– И Зло. Но тамошнее такое чудненькое, кругленькое, румяненькое… Глазки, ротик…
Коля принял тон Палваныча:
– Я категорически не пойму, гражданочка. Вы за наших или за ихних?
– За ваших, за ваших. С самим Тиллем Всезнайгелем на дружеской ноге… Вот и супец. Кушайте на здоровьице.
Солдат и девушка переглянулись, понимая друг друга без слов: после того как они отведали отравленного молочка у маньяка-зельедела, доверия не было ни к кому.
– Эй, да нешто вы брезгуете? – вскинулась Гретель. – Или боитесь, что опою-окормлю? Точно! Стыдно, стыдно, молодые люди. Стал бы меня Всезнайгель посвящать в тайну Барабана, кабы я была темной колдуньей? Вот ты, племянница его родная, как думаешь?
– Вы и про меня знаете… – растерянно проговорила Марлен, глотая ложку супа.
– А то нет! Папашка твой с ног сбился, ищет тебя, стерлядку своенравную… Хорошо, не зыркай, не будем об этом. Кушай супчик, раз начала.
Лавочкин тоже попробовал ведьмино варево. Отрава или нет, но – вкусно!
Рядовой и виконтесса съели по миске.
– Спасибо, бабушка, – сказал Коля. – Так где же Барабан Власти?
– Вона шустрый какой! «Спасибо да здрасти, подавай Барабан Власти!» Скорый ты, будто мысль дурная. Чему нас учат отцы-многознатцы? Утро вечера мудрее, ум материи первее. Завтра все узнаешь, а сейчас спать пора.
Ведьма постелила гостям на кровати, сама залезла на печь.
Рядовой Лавочкин проснулся с четким ощущением, что его надули. Но не так, как это делает государство или какие-нибудь другие мошенники, а в самом буквальном смысле.
– Мой гороховый суп – штука ядреная. – Скрипучий голос Гретель доносился откуда-то от стола. – Ничего. Один мудрый великан, целиком проглотивший быка, говорил: все проходит, пройдет и это.