Решительно отказавшись от кучера и форейторов, Иванушка сам уселся на козлы и, присвистнув, залихватски защелкал кнутом.
Надо было торопиться.
Серый его, наверняка, уже заждался.
Радостно-возбужденный царевич, привстав на козлах, весело погонял лошадей, представляя, как расскажет Сергию о том, как их встретили, как обрадовались Шарлемань Восемнадцатый и его королева, что первой, кто вошел в город после них, была Мальвина, сбежавшая от своего рыботорговца обратно к своей родной труппе, что Гарри мини-сингер отмылся и теперь стал приятного сиреневого цвета, что Санчес на волне всеобщего патриотизма во время осады записался добровольцем в армию, и теперь не знает, как из нее выписаться, что Ерминок стал сочинять продолжение к его серии пьес «Улица побитых слесарей» для театра папы Карло, что насочинял уже сто семнадцать штук, и что они до неприличия похожи на первые семьдесят, написанные еще им, но что этого никто, кроме него не заметил, так как, пока зрители досматривают всю серию до конца, они успевают забыть, о чем там говорилось в начале, и что…
А вот и тот самый поворот!
Вот и сторожка, а рядом со входом привязан златогривый конь с бесценной уздечкой из аль-юминия…
Просто камень с души свалился.
Как хорошо!..
Верный друг.
Приветливая хотя бы иногда Елена.
Заветная жар-птица.
Златогривый конь.
Что еще человеку для счастья надо?..
Если не вспоминать один вечер в Шоколадных горах…
Не надо его вспоминать.
Разве не говорится во всех книгах, что ради любви нужно идти на любые жертвы?
Елена Прекрасная права.
Любовь надо доказывать не на словах, а на деле.
Она стоит целого табуна златогривых коней.
Я ни о чем не жалею.
Ни о чем.
Абсолютно.
Нисколечко.
Ну, вот ни на воробьиный коготок!!!
…Только почему же мне все равно так плохо-то, а?..
— Сергий, эй, Сергий, ты где?
Голос царевича вдруг сорвался, и прозвучал не так радостно, как тому хотелось бы. Но он надеялся, что Серый его призыв толком не расслышал, и не станет докапываться до причин его душевных мук.
Он соскочил с козел и зашагал к избушке, крутя по сторонам головой.
— Сергий!.. Мы вернулись!..
Конь оторвался от сена и тихо заржал.
Других звуков не было.
Сознание Иванушки еще не успело ничего понять, а душа уже заныла, предчувствуя нехорошее…
— Смотри, Ион, смотри! — закричала Елена из окошка кареты.
Его быстро накрыла и пропала какая-то тень.
— Что там было? — обернулся к ней Иван.
— Не знаю, — пожала плечами царевна. — Но, по-моему, что-то большое, прямоугольное и с кистями… Похоже на ваш ковер.
— Сергий?.. Сергий!!!.. — Иванушка бросился бежать по дороге, но куда там…
Недоопознанный летающий объект, похожий на Масдая, давно пропал за верхушками деревьев.
Только теперь Иванушка разглядел в ручке двери свернутую рулоном записку.
«Прощай. Не ищи меня. Будь счастлив, если сможешь».
Подписи не было.
Волк…
Эфемерный, сияющий всеми цветами радуги, замок гармонии и совершенства, так тщательно возводимый последние несколько дней Иванушкой, рухнул на своего создателя и вдавил в землю не хуже любого его собрата из камня и цемента.
Волк…
На Ивана снова упала тень.
Он радостно вскинул голову, но это была всего лишь маленькая тучка, спешившая навстречу другой маленькой тучке, догонявшей третью маленькую тучку…
— Наверное, дождь будет, — прикрыв глаза рукой и глядя на небо, предположила Елена.
— Наверное… дождь…
Через полчаса у неба уже был такой вид, будто оно вот-вот расплачется.
…В тот день ночь кончилась, а день так и не начался.
Серый свет незаметно, но неотвратимо опутывал все вокруг угрюмой сонной пеленой, лишая мир красок и объема.
Неба не было — вместо него был серый провал с черными рваными краями из сжавшихся и приготовившихся к неизбежному деревьев…
В детстве Иванушку пытались научить народным приметам, что-то вроде того, что перед хорошей погодой паук плетет свою паутину, а перед дождем сматывает ее обратно.
Сейчас не было никакой необходимости слезать с козел, лезть в кусты и искать какого-то глупого паука.
Если слово «дождь» не было написано на небе крупными, набухшими от воды буквами, то исключительно по недосмотру природы.
И вот — без подготовки, без нерешительных первых капель, эквивалентных в дождевом мире вежливому стуку в дверь, эта вода упала с неба сразу и мощно, как будто из гигантской ванны вытащили пробку, да еще и открыли до упора холодный кран.
Черные силуэты деревьев начал размывать дождь…
Это было утром, но и сейчас, ближе к полудню, ничего не изменилось.
Мокрая вода лилась с мокрого неба на мокрых коров на мокрых полях, и мокрые птицы спасались от неизбежной нелетной погоды под мокрыми кустами…
Волк сказал бы, что это был просто дождь.
Елена — что первые отзвуки шагов приближающейся осени.
Иванушка же знал точно.
Это были слезы его души.
До Лукоморья, по его подсчетам, оставалось не больше двух дней пути по раскисшей склизкой глине, выложенной широкой полосой в одном направлении и именуемой почему-то невежественными аборигенами «дорогой».
Весь день Елена Прекрасная носу не высовывала из кареты, и время от времени до царевича доносились даже сквозь шелест дождя призывы к стеллийским богам ответить ей, что она потеряла в этом ужасном мокром холодном краю.
Но боги молчали.
Наверное, все это нравилось им не больше, чем ей, и они предпочитали нежиться на пляжах теплой ласковой Стеллы, предоставив свою далекую поклонницу самой себе.
А дождь все лил и лил, и Иванушка просто диву давался, как всегда, впрочем, в таких случаях, как такое количество воды может уместиться где-то на небе, которое само по себе — огромное пустое пространство, где абсолютно не за что зацепиться перышку, не то, что тоннам и тоннам воды.
А еще он думал, что если и правда то, что тело человека на девяносто процентов состоит из воды, то истина эта устарела, так как теперь он был совершенно убежден, что на данный момент его тело состоит из воды на все сто процентов, и расплескаться ему не давал лишь тонкий слой такой же стопроцентно мокрой одежды, давно уже прилипший к его телу как вторая кожа…