Это была капля, переполнившая чрезвычайно маленькое и мелкое блюдечко терпения ковра.
— Сам ты — занавеска! — обиженно огрызнулся Масдай, повергнув бедного юношу в шок и на колени. — Сперва валится с неба, как мешок с кокосами, чуть не пробивает дыру — про грузоподъемность меня здесь кто-нибудь спросил? — а теперь еще и обзывается!
— Сильномогучие боги Мирра… простите неразумного… смертный… не дано… — Ирак — образец раскаяния — попытался постучать загорелым лбом о Масдая, чем вызвал новый приступ громко озвученного недовольства.
Друзья переглянулись. После такой «ковровой бомбардировки» надежды убедить стеллиандра оставить свою бредовую идею насчет их сверхъестественного происхождения не было.
— Ну, бог с тобой, — устало махнул рукой Волк. — Боги мы, боги. Только не скажем, какие, потому, что переодетые. А теперь ты не мог бы встать, и рассказать, что ТЫ тут делаешь?
Ирак горячо замотал головой:
— Не встану. Рассказывать я и так могу. Отец мой — знаменитый зодчий Удал. Были мы с ним на острове Мин — он возводил лабиринт для чудовища царя Миноса, а я ему помогал. Но после окончания…
— Не гуди мне в ухо, — глухо пробурчал ковер.
Парнишка мгновенно выпрямился, но без запинки продолжил:
— …работы царь отказался нас отпускать, и продержал пленниками на Мине десять лет. Тогда мой отец — гениальный изобретатель — придумал сделать крылья из перьев больших птиц, и сегодня мы вылетели с постылого острова, чтобы снова обрести свободу. Но, кажется, я что-то прослушал, когда отец объяснял мне устройство этих крыльев, и, набрав высоту, я не сумел остановиться и лететь вдоль поверхности моря, как учил меня папа — у меня получалось только подниматься вверх. А вперед меня нес ветер. И я поднимался, пока солнце не расплавило воск в моих крыльях и они не развалились по перышку… Бедный, бедный папа — он, наверное, подумал, что я погиб… Он и предположить не мог, что вмешаются миррские боги, могучие боги, — Ирак украдкой покосился на лукоморцев, — явятся во всей своей славе и сиянии, и белый свет померкнет перед их величием и великолепием, и они снизойдут до меня — недостойного…
— Ну, опять зарядил… — простонал Волк.
— А почему ты назвал царя Миноса чудищем? — полюбопытствовал Иванушка, отчасти надеясь перевести мысли стеллиандра на что-нибудь другое.
— Чудищем? Я не назы… Ах, это… Ха-ха… — он натужно растянул губы в чем-то, что должно было изобразить, по-видимости, улыбку. — Всеведущие боги изволят шутить…
— Слушай, смертный, — ласково обратился к нему Волк, нежно заглядывая в глаза, и Ирак понял, что с этого момента слово «смертный» могло приобрести очень много совершенно ненужных наречий, таких, как «определенно», «внезапно» или «чрезвычайно болезненно».
— Угх… — наконец сморгнул он.
— Если ты еще раз назовешь нас богами, или хотя бы намекнешь об этом… Что тут у вас случается с…
Неизвестно, откуда взявшийся сильный порыв ветра сбил Серого с ног. Падая, он уронил царевича, который, в свою очередь, с прирожденной ловкостью повалил на Масдая стеллиандра.
— Ешь…
— Ой…
— Боги…
Что сказал по этому поводу Масдай, осталось неизвестным, так как небо взорвалось и разлетелось молниями на мельчайшие кусочки. Воздух посерел, из глубин его вскипели черные тучи, перемешиваемые ураганом, и ударил дождь.
Волк ухватился за передний край ковра что было сил и проорал:
— Масдай! Ищи землю!
— Сергий!.. Ты здесь?.. — донеслось до него с попутным торнадо.
— Здесь!.. Держись!.. — он попробовал оглянуться через плечо, но, получив с ушат воды прямо в лицо, быстро отвернулся.
— …усь!..
— Ирак! Ты здесь? — выкрикнул снова Иван.
— Помогите!!! Я не могу удержаться!!! Тут скользко от воды!.. Я сейчас упаду!..
— Держись, я помогу!.. — и царевич, выпустив из рук спасительный край Масдая, пополз к теряющему силы Ираку, в кромешной тьме пытаясь нащупать его и отплевываясь от неожиданно холодного дождя, потоками низвергавшегося, казалось, исключительно на него.
— О, боги! Я больше не могу!.. Спасите меня!..
Ковер тряхнуло, он накренился вправо, влево, вперед, стал падать, но снова выправился, и снова завалился налево…
— Помогите!!!..
— Держи руку!.. — и тут при последнем маневре Иванушку швырнуло прямо на голову Ираку.
— Держу! Спасиба-а-а-а-а-а-а-а!!!..
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..
Но Серый так и не услышал два отчаянных удаляющихся крика за краем ковра среди ревущей стихии.
* * *
Гора мышц, слегка прикрытая небольшим клочком белой материи, пошевелилась — это Трисей оторвался от точения меча, провел по краю лезвия ногтем, и оно запело, почуяв руку хозяина.
— А скажи, капитан, всегда ли так быстро меняется погода в этих местах? — проговорил он, в который раз с детским удивлением окидывая взглядом лазурный небосвод и зеленую воду моря.
— Честно говоря, такое я видел в первый раз, — покачал головой капитан Геофоб. — Бури на море не в диковину, это понятно, но чтобы одно мгновение был штиль, а через секунду — ураган — такого я не припомню.
— Злосчастные Каллофос и Никомед… — вздохнул Трисей. — Как некстати забрали их к себе нереиды…
— За бортом ничто не могло выжить в этом хаосе, — согласился с ним капитан. — Но зато теперь они, благородные юноши из богатых семей Иолка, несомненно вкушают нектар и амброзию из рук изумрудноволосых дочерей Нерея, а это значит…
— А это значит, — угрюмо договорил за него Трисей, — что мы привезем на Мин не семерых юношей, а только пять, и имя нашей славной родины навеки покроется позором бесчестия.
— Капитан, — подбежал запыхавшийся, бледный матрос. — У нас больше нет парусов.
— Как нет? — нахмурился Геофоб. — А вторая пара, которую мы всегда храним в ящике из-под канатов? Или его тоже смыло…
— Нет, капитан, но они же черные — помните, мы специально их взяли, чтобы оповестить царя Эгегея о том, что чудовище сожрет его сына, царевича Трисея, да приумножат боги его годы!..
— Болван!
— Можно, я ему отрежу уши, капитан?
— Ай!
— Можно.
— Ай-ай-ай!
— Человек за бортом!!!
— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!
— Два человека за бортом!!!
— Ой! Это наши земляки! — и бедолага матрос, ловко вывернувшись из туники, зажатой в пудовом кулаке Трисея, проявил чудо героизма, бросившись в воду и быстро-быстро поплыв навстречу двум головам, то появляющимся, то исчезающим в легких волнах метрах в сорока от корабля. Хотя, при нынешнем состоянии дел, он проявил бы чудо героизма, оставшись на борту триеры рядом с царевичем.