«Вот это да…» — впервые за сознательный период мысли царевича хоть и неохотно и с оговорками, но начали собираться в привычном месте. «Ничего себе… Сходил погулять, называется… Розовые слоники… Зеленые человечки… Интересно, можно заболеть белой горячкой на трезвую голову?.. Или это осложнения после старой простуды?..»
В это время дверь трактира открылась, и из него вышли те же двое, но с большущей и, судя по виду, тяжелой бутылью в руках.
Иван понял, что они те же, потому, что они приветливо помахали ему и улыбнулись, как старому знакомому.
Он как-то читал, что белым все люди с черной и желтой кожей кажутся на одно лицо, но все как-то не имел возможности в этом лично убедиться.
Зато теперь к этому списку он своею рукою мог бы приписать людей с кожей зеленоватого цвета, с заячьими ушами и носом-хоботом, свисающим до подбородка.
Людей, бесстыже пропивающих чужие сапоги.
Он сделал попытку встать.
Минут через десять эта попытка увенчалась бесспорным успехом, и он, раскачиваясь и балансируя, как моряк, впервые сошедший на берег после трехлетнего кругосветного плавания, галсами пересек узкую улочку и вошел в трактир.
Трактирщик, бросив опытный взгляд на его босые ноги, встретил его холодно.
— Пошел вон, бродяга, — посоветовал он.
— Я не бродяга, — сосредоточенно, стараясь не смотреть на еду, безвозвратно исчезающую в бездонных ртах посетителей за столами, ответил Иван. — Только что… Недавно… сюда приходили двое и приносили вам сапоги.
— Да? — приподнял бровь хозяин.
— Да. Это мои. Отдайте их мне, пожалуйста.
— Кайса, — обратился он к тощей старухе в ужасно-фиолетовом платье, протирающей кружки у противоположного конца стойки. — Нам какие-нибудь двое приносили сегодня какие-нибудь сапоги?
— Не так давно, — подсказал Иванушка.
— Что у нас тут, базар? — неприязненно отозвалась хозяйка, не поворачивая головы. — Нет у нас никаких чужих вещей.
— Ты слышал — нет, — любезно продублировал трактирщик.
— Но я видел, как…
— Слушай, парень, тебе же сказано — нет, — из-за ближайшего стола, угрожающе шевеля ушами, стали подниматься четверо громил. — Давай, или делай заказ, или проваливай отсюда, не приставай к честным предпринимателям.
Пант (судя по всему, это был тот самый пресловутый скупердяй, которого упомянули в разговоре грабители) недоуменно повел хоботком — видимо, до него не сразу дошло, что под «честным предпринимателем» подразумевают именно его.
— Ты слышал, что тебе сказали? — поддержал, наконец, он своих незваных защитников. — Если у тебя нет денег, чтобы заплатить за обед или выкупить свои шмотки — вали, пока тебя не вышвырнули.
Иван недобро прищурился и схватился за меч.
Вернее, за то место, где меч обычно был.
Если бы царевич воспитывался в легендарном монастыре Бао-Лине, о чем он долго мечтал и бесплодно намекал своим родителям, он бы сейчас схватил со стойки крышку от кастрюли, и через три минуты в этом заведении вертикально остались стоять бы только стены.
Но он вырос во дворце лукоморского царя, вернее, в его библиотеке, и этот прискорбный для уличного бойца факт любого делал полностью непригодным к рукопашной с четырьмя зелеными верзилами из неизвестного мира.
Поэтому единственное, что оставалось побежденному в так и не начавшемся сражении лукоморскому витязю, это гордо развернуться, презрительно пожать плечами и, не теряя чувства собственного достоинства, покинуть помещение.
Когда он проходил мимо окна, оттуда на него дерзко и высокомерно глянул какой-то растрепанный, бледно-зеленый и длинноносый до отвращения, абориген.
Иван раздраженно замахнулся, и абориген в ответ агрессивно взмахнул рукой.
Царевич, рефлекторно пытаясь предотвратить удар, выкинул кулак вперед, раздался веселый звон разбитого стекла…
— Зеркало!!! Он разбил мое зеркало!!! — завопил за спиной хозяин.
— Голодранец!!! — подхватила его жена.
— Попался!!! — взревела где-то за его спиной криминальная четверка.
— Бей его, бей его! — вступил хор веселых голосов из-за других столов, и Иванушка, не дожидаясь окончания спевки и наплевав на приличия и традиции лукоморских витязей, распахнув дверь плечом, вылетел на улицу и помчался, не разбирая дороги, подальше от столь негостеприимной точки общественного питания.
Мощная пружина вернула тяжелую дверь на место как раз в тот момент, когда в проеме показались двое из громил. Еще двое и все остальные, пожелавшие принять участие в неожиданном развлечении, были отброшены ими назад и друг на друга, образовалась изрядная куча-мала, в которой, поняв, что босоногого хулигана им уже не догнать, раззадоренные посетители решили подраться хотя бы между собой, чтобы не пропадать куражу зазря, и были в тот день биты многие окна, блюда и зеленые носатые лица.
А бедный Иванушка, потрясенный, разбитый и голодный, несся очертя ушастую голову, расталкивая встречных прохожих, проезжих и просто неповоротливые деревья, пока не понял, что за ним никто не гонится, что он уже не в городе, а в лесу, и что он безнадежно заблудился.
Опять.
И теперь, наконец, у него есть время, чтобы спокойно присесть под каким-нибудь деревом или кустиком, отдышаться и обдумать создавшееся положение.
Хотя, обдумывать тут было не слишком много.
Во-первых, после падения в фонтан в мире джина он неизвестно как оказался в совершенно ином мире.
Во-вторых, он не имел ни малейшего представления, как отсюда выбраться, а если это ему и удастся, то неизвестно, куда он после этого попадет, и не будет ли это новое место таким, что уж лучше бы ему оставаться здесь.
В-третьих, он навсегда потерял человеческий облик и стал похож на обитателей этой негостеприимной страны.
И, последнее и самое главное, он потерял сапоги и их надо вернуть любой ценой. Сергий, если узнает, убьет.
Хотя, честно говоря, он с удовольствием предпочел бы быть убитым отроком Сергием в своем родном и знакомом, как старый диван, мире тоскливому существованию здесь, среди слоников, которые решили стать зайчиками, забыв о том, что вообще-то они зеленые человечки…
Иванушка устало опустился на землю, покрытую опавшими розовыми листьями, и глянул на свое отражение в неподвижной темно-лиловой воде (откуда-то он точно знал, что это именно вода, а не последствия глобальной экологической катастрофы) маленького лесного озерка.
Отражение грустно подтвердило самые худшие его опасения.
Расстроено швыркнув хоботом, царевич оторвал от подола рубахи полосу и принялся перевязывать порезанную предательским зеркалом руку. Через тонкую ткань медленно проступали красные пятна крови.