Еда с офицерской кухни, и впрямь, оказалась не чета маринованной лягушатине, подаваемой с некоторых пор в городе, вино еще лучше, и после седьмой бутылки мини-сингер и лейтенант стали закадычными, не-разлей-вода друзьями.
Мкаи рассказывал, как попал он на службу к вондерландскому королю, о доме и родителях в далекой Нгоро, о смазливенькой девчонке Дрездемоне, с которой познакомился недавно тут, в городе, и на которой обязательно женится, если останется жив после того, как сообщит об этом своем намерении Сильвии, Бланке и Марго — другим смазливеньким девчонкам, с которыми познакомился немного пораньше, о том, какой напыщенный индюк этот ваш герцог Айс, и о том, что зато их капитан Кросс, хоть и суров, но, кажется, настоящий мужик, и что при распределении квартир мастер-сержант Фиттинг загреб себе лучшую комнату только потому, что это маленький урод возомнил себя доверенным лицом кронпринца, и чего ему это потом стоило, и как…
Что было дальше, что он сам рассказывал Мкаи, и рассказывал ли что-нибудь вообще, Гарри помнил плохо. А после этого ничего не помнил вовсе.
Очнулся он только утром, в подсобке кухни первого «Вепря» от осторожного, но настойчивого похлопывания по опухшей физиономии.
Усилием воли, которого Ури Геллеру было бы достаточно для завязывания рельса морским узлом, он заставил себя разлепить один глаз на десятую долю миллиметра и выглянуть в окружающий мир.
Кто-то толстый, белый, с кудрявыми черными волосами склонился над ним. И еще один, блондин. Выражений лиц было не разобрать, но это и к лучшему.
— …Гарри… — донеслось до него сквозь похмельный туман. — …ри…
— …м-м-м… — ответил он.
— …принесли сюда вчера вечером…
— …м-м-м…
— …как спасся…
— …м-м-м…
— …бедняга…
— …м-м-м…
— …его пытали…
— СТО?! — мини-сингер подскочил, как Ванька-встанька, едва не опрокинув склонившегося над ним человека. — Кого?!
— Тебя? — осторожно уточнил тот.
— Нет!
— А почему тогда у тебя кольца в носу и в губе?.. И в ухе тоже! Что они с тобой сделали?!
Со мной? У меня? А что со мной сделали?.. Что со мной сделали?!
Кто это спросил?
Кажется, Санчес.
Верный Санчес…
— Это сесяс модно, — снисходительно дохнул перегаром Гарри. — Насываеса… Пир Сингх. По имени бхайпурского пророка. Последний писк в определенных кругах. Не для ссех, конесно. Я удивляюсь, как ты эсого до сих пор не снал.
— Да нет, я слышал, конечно… Где-то уже. Только не помню, где. Конечно, я знаю, что это такое. И сам хотел сделать. Естественно. Если тебя не пытали, ты не подскажешь, где это тебе делали, я схожу на досуге… Когда все утрясется, я хотел сказать.
— Нес проблем. Эсо делает один мой семляк.
— Из Голденмюнде?
— Из Уз… Голденмюнде.
— Ну, если с нашим соловьем все в порядке, я пошел к посетителям, — проворчал мастер Варас.
— Я принесу тебе чего-нибудь попить! — выскочил за ним Санчес.
Как только они оба вышли, Гарри каким-то образом принял вертикальное положение и сумел без посторонней помощи подобраться к маленькому зеркальцу на стене у двери.
На него глянула небритая черная морда с золотыми кольцами в распухшем носу, нижней губе и левом ухе, к которым было невозможно прикоснуться. Теперь он понял, чем объяснялся его таинственный акцент.
Минисингер чуть не заплакал от жалости к себе.
— Сертов Мк… Мак… ниггер!.. Это он! Больсе некому! Насколько я помню… Помню… Или не помню… Стоп его серную дусу не принял Памфамир-Памфалон, стоп его…
— И верно, Гарри!
В полумраке подвала появилось нечто белое, воздушное, с бледно-голубым ореолом вокруг хорошенькой головки.
— Допрое утро, благородный княсь, — склонил голову менестрель. Может, хоть Серый ЭТО не заметит…
— А мы ведь все эти три дня беспокоились за тебя…
— СКОЛЬКО?!?!?!
— Три. Сейчас идет четвертый. А что?
— Если это одна ис твоих… суток, то…
— Да ты что, Гарри, какие шутки, мы Муру всю плешь проели, чтобы он узнал, в какую тюрьму тебя бросили, а ты говоришь — шутки! А, кстати, что это у тебя с лицом? Тебя пытали? Кошмар какой-то…
— А мне нрависса! Это сейсяс самый писк. Для мусественных и благородных.
— Хи-хи. Бесса ме мачо.
— Гарри, я принес тебе пива! Как ты себя чувствуешь? — с небес первого этажа по скрипучей лестнице спустился его ангел-хранитель с большим глиняным кувшином.
— Спасибо, Сансес, осень плохо.
— Попей, тебе будет лучше!
— Ты хосесь сказать, я наконес умру? — с трагическим видом певец припал к широкому горлышку посудины.
— Может, ты кушать хочешь? — заботливо поинтересовался Санчес.
Минисингер поперхнулся.
— Нес!
— Ну, смотри, — пожал плечами Волк, достал из кармана банан в шоколаде и смачно облизнул его. — Тогда допивай, и пойдем.
Пиво полилось на грудь.
— Кх-кх-кх-кхуда?
— К мастеру Иоганну домой.
— В первый же день они с дедом нашли тот пергамент с изображением медальона, и мы уже отдали его ювелиру — моему двоюродному дяде Гензелю — он совершенно точно сказал, что через три дня сможет изготовить такой же, и его останется только передать новому хозяину, — рассказывал Санчес, бережно лупя мини-сингера по широкой спине.
— А у мастера Иоганна мы будем писать пьесу для театра «Молния». Это же была твоя идея, помнишь, — продолжил Серый. — Про Шарлеманей, про принцев и про возмездие. В стихах и четырех актах с прологом и эпилогом. Мастер Варас уже послал поварят к нему, к папе Карло и к Муру. А заодно расскажешь, где ты пропадал все это время, и кто тебя так изукрасил.
— И где его можно найти, — присоединился Санчес. — Кольцо я куплю по дороге.
Творческий процесс продолжался третий час подряд.
— …Нет, она сама бы не потопрала бы сиросу на дороке. А если потопрала бы, то не усыновила! — убеждал всех протрезвевший в первом приближении мини-сингер.
— А как тогда быть? — яростно вопрошал Волк. — На этом же строится вся наша пьеса! Надо убедить зрителей, что так оно действительно было, а не иначе!
— Тут нужен какой-то знак, — решил Гугенберг. — Даже знамение.
— В смысле? С кистями и золотыми единорогами на черном фоне?
— В смысле, предзнаменование. Ну, удар грома там среди ясного неба, например, или вещий сон, или слепой старец, выходящий из темного леса — я читал, так всегда бывает, перед тем, как случиться чему-нибудь важному.