После довольно продолжительных поисков Иван нашел в себе силы спросить:
— А что обычно делаете ВЫ с теми, кто к вам попадает?
— По-моему, ты уже все видел, — Ярославна пожала плечами. Потом, показалось, какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и она даже переменилась в лице. — Уж не думаешь ли ты, что я правила для всех распространяю на друзей моего брата? Ей-Богу, царевич, я ведь так и обидеться могу!..
Иван, которому шестое чувство коротко шепнуло, чем Ярославнина обида может выразиться, тут же с бессовестно преувеличенной горячностью заверил хозяйку, что ничего подобного ему и в голову прийти не могло, и Ярославна, удовлетворенно хмыкнув, пригласила его позавтракать в летнюю кухню, где уже поджидал его Серый Волк.
После завтрака они все втроем вернулись в домик, благополучно к тому времени пристроившийся на старом месте, поджав по себя кокетливо куриные ножки. Ярославна провела рукой над столом, и на нем, откуда ни возьмись, появилась массивная зеленая тарелка изрядных размеров, можно даже было сказать, блюдо. Из воздуха Ярославна ловким жестом заправского фокусника выхватила золотое яблочко с рубиновым бочком («То самое!») и, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими братьями, покатила его по тарелке. К слабому удивлению царевича (после утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно) оно продолжало кататься по краешку блюда и через минуту, и через пять, и дальше… Волк сидел, поглядывая на приготовления с неподдельным равнодушием, из чего царевич заключил, что все это ему видеть далеко не впервой. И тщательно принял такой же скучающе-безразличный вид.
— Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, — обратилась к нему Ярославна.
— Жар-птицу, — осторожно ответил царевич.
— Где живет, страна, город и тому подобное — знаешь?
Иван отрицательно покачал головой.
— Ничего, и так найдем, — весело подмигнула Ярославна. — Память хорошая?
— Хорошая, — подтвердил царевич.
— Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть — вещица это капризная.
И она, поводя руками над зеленой тарелкой, начала приговаривать:
«Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере — Урион-звезда, на западе — Скалион-звезда, на юге — Малахит-звезда, на востоке — Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит, так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне, блюдечко, Жар-птицу. Тамам!» — почти выкрикнула ведьма последнее слово, и в тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем показался глаз. Глаз был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича не мигая. Точно так же, круглыми немигающими глазами, таращился Иван на это явление. Ярославна, кажется, сделала какое-то движение, потому что глаз стал уменьшаться, и тарелка показала, что он принадлежал ослепительно-красивой (и просто ослепительно-ослепительной) птице. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил свет, как будто были зажжены тысячи свечей (царевич быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло — восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь огарочков).
Изображение все уменьшалось, и теперь можно было хорошо разглядеть и точеную стройную шейку невиданной птицы, и изумрудный хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо которого как будто заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал каждой своей гранью от блеска самой птицы.
— Вот это да-а-а!!! — вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы — настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившаяся где-то в глубине мозга мыслишка: «„Приключения лукоморских витязей“, страница три тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей и деревья-людоеды…» не смогла в этот раз завладеть его вниманием.
Боковым зрением он снова поймал какое-то движение, и картинка стала уменьшаться еще больше. Теперь стали видны диковинные деревья, каменные стены с причудливой росписью, стрельчатые окна с витыми решетками… И только сейчас Иван осознал, что все это время в избушке довольно громко бубнил чей-то гнусавый бесстрастный голос, и одновременно другой — тихий, но выразительный — нараспев выговаривал непонятные слова.
— …и с тех пор Жар-птица находилась в садах королевской фамилии Мюхенвальд постоянно, под неусыпной охраной, дабы не искушать более похитителей. В самом начале своего правления его королевское величество Шарлемань Семнадцатый приказал вместо старых тесных клеток сделать новую, из чистого золота, и изукрасить ее драгоценными камнями в местах соединения прутьев, чтобы была она достойна той, для кого предназначалась, и куда чудо-птица могла бы укрыться при наступлении ночи или непогоды. На изготовление этой клетки ушло одиннадцать месяцев, пятьдесят килограммов чистого золота, двести девяносто шесть драгоценных камней из фамильной сокровищницы Мюхенвальдов и шестьдесят пять мастеров…
Вдруг дно тарелки засветилось голубоватым светом, голоса резко оборвались, зазвучала и тут же умолкла музыка, и показалось мордастое лицо мужчины неопределенного возраста с приклеенной пеньковой бородой, одетого в костюм лукоморского крестьянина (вернее, в то, что он, наверное, считал костюмом лукоморского крестьянина — красную рубаху навыпуск, подвязанную веревкой, штаны в мелкую красно-зеленую полосочку, красные сапоги и красную же шапку с отворотами. Сразу было видно, что к Лукоморью он никогда не подъезжал и близко, по крайней мере, последние 60 лет — а иначе бы знал, что после того, как лукоморские купцы проложили Великий Муаровый Путь в Вамаяси и Шатт-аль-Шейх, костюмом лукоморского крестьянина стали вышитые туфли без пяток, но с загнутыми носами, черные муаровые кимоно до щиколоток, с золотыми драконами, и конусообразные соломенные шляпы/чалмы — по выбору деревенского старосты. На полевые работы надевались полосатые стеганые ватные халаты, гэта и тюбетейки.).
Ряженый, масляно улыбнувшись и заговорщицки подмигнув, обратился прямо к Ивану: «Наша продукция производится из экологически чистого материала! Это ручная работа!» — руки он при этом демонстративно прятал за спиной. — «Она дешева и удобна в носке! Наши традиции и передаваемые от отца к деду секреты мастерства делают ее единственной в своем роде! Надев ее, вы поймете, что такое истинное удовольствие! Угадайте, что это?» — и, не дав озадаченному Ивану ни единого шанса, сунул ему что-то, что раньше держалось за спиной, чуть ли не под нос.
— «Лапти мягкие, деревенские! В них выросло все Лукоморье!»
Не успел ошарашенный царевич опомниться, как назойливый мужичок пропал. Вместо него на дне тарелки появились две худосочные девицы в сарафанах и кокошниках, густо нарумяненные свеклой и с бровями, подведенными угольком (свекла тушилась тут же, на угольках). У одной девы была сковородка с коричневой ручкой, у другой — с красной. Масло вперемежку со свекольным соком яростно шкворчало и брызгалось в разные стороны, обильно орошая поварих с ног до головы. В следующую секунду сковородки пропали, а красны (уже в буквальном смысле этого слова) девицы с негодованием взирали на свои испорченные наряды и прически. «Опять эти пятна!!! А посмотрите, на что стали похожи мои волосы!!!» — синхронно-патетически начали они срывать с себя уборы. Недоумение Иванушки резко сменилось глубоким интересом, шея вытянулась, глаза округлились, рот приоткрылся.