Было четыре часа дня.
Доктор Ватников озабоченно писал сопроводительное представление, в просторечии — переводной эпикриз на пациента из двадцать первой палаты. Это был могущественный держатель окрестных ларьков; полтора часа назад он встал на постель, не разуваясь, и стал снимать ваткой, которую держал в пальцах, какую-то несуществующую, одному ему видную дрянь с потолка. На вопрос заглянувшего в палату медбрата Миши он ответил, что собирает доллары.
Ларечник пил два месяца. Белая горячка неслась мимо него полуночным экспрессом, и он успел туда запрыгнуть. Ему начали мерещиться вещи, которые суть явления, ибо все, что явлено, есть вещь в себе. Он позвонил в скорую помощь и пожаловался на то, что его другу, с которым он пил все эти дни, нехорошо. Когда бригада приехала, выяснилось, что друг его умер как раз два месяца назад, едва они начали. Лежал на диванчике и медленно разлагался, пока не вызвал тревогу неадекватностью контакта.
Скорая помощь разводила руками:
— Ведь они же общались как-то все эти месяцы, беседовали, ссорились, чокались, братались! Ладили как-то, не вызывая друг у друга сомнений!..
Заведующий немедленно позвонил Ватникову, и тот, уже собиравшийся домой, вторично зашел в травматологическое отделение.
Выслушав собирателя долларов, он вздохнул и ответил отказом на просьбу заведующего перевести этого докучного типа в психиатрию.
— Потом замучают, вы же сами понимаете, — сокрушенно вздыхал Ватников. — Вот собрались положить бабулю в сумасшедший дом, а она пишет бумагу-отказ. И — не положить ее никак! Прав таких нет! Без ейного бредового согласия! Эта гебистская практика сажать и освобождать диссидентов нам здорово испортила жизнь…
— Но это же белая горячка, — недоверчиво возразил Васильев, заведующий.
— В том-то и дело, — отозвался Ватников. — Очень, очень плохой. Покамест в реанимацию. Он не вынесет транспортировки… Это второй момент.
Васильев схватился за голову и отправился договариваться с реанимацией, которая в едином трудовом порыве моментально поднялась на дыбы.
Ватников между тем писал и рассеянно думал о молодом докторе Прятове, сочувствуя ему. Долларовый богач был из другой палаты, не прятовской, и Ватников сочувствовал Александру Павловичу именно поэтому. Слишком долго придется ждать, пока пациенты Александра Павловича тоже достукаются до белой горячки и удостоятся перевода куда подальше, хотя дальше реанимации был только морг. Для этого нужно прекратить пить хотя бы на пару дней, а на такую возможность ничто не указывало. Белая горячка развивается не когда пьют, а когда пить перестают… С богачом было проще, богач поступил позавчера с переломом ключицы — покойный дружок постарался, как он уверял. Пребывал в состоянии ужасного похмелья; держался дерзко и замкнуто, пить уже не хотел и не мог, хотя ему и предлагали соседи, да он был бы и рад, но просто уже не лезло. Вот и нашел себе занятие.
Зазвонил телефон. Ватников машинально снял трубку и поразился: спрашивали его. Надо же, подумал он с досадой, и тут нашли. Откуда только узнали?
— Так… да… понятно… обезьянка по квартире бегает… давно? Давно… пишу адрес…
Пришлось перезванивать на станцию скорой помощи.
— Нет, я не поеду, — говорил Ватников. — Поедете вы. Ну и что? Поезжайте и посмотрите — может, у него действительно обезьянка по квартире бегает. А я не поеду…
Ватников вернулся было к бумаге, но его снова отвлек звонок. Выругавшись, он мысленно поклялся себе в следующий раз писать в холле, в уютном уголке возле кадушки с декоративной пальмой.
— Я слушаю вас. Кто вам дал этот телефон? Ах, в приемном… Ну и что с вашей родственницей? Откуда-откуда? Бабушка из Костромы?
Психиатр расслабился и заговорил в ироническом тоне:
— А зачем же вы ее привезли? Там она наблюдалась, у нее была медицинская карта, ей выписывали лекарства. А для нас она загадка. Зачем вы привезли в наш город загадку? Я могу положить ее в сумасшедший дом для бомжей…
…Разобравшись с Костромой и дописав бумагу, Ватников погладил прокуренные усы и вышел из ординаторской. Прятов где-то бегал — наверняка позвали в приемное, и Ватников испытывал облегчение.
Навстречу ему попался Хомский, который выполз прогуляться по коридору, постоял над задремавшей бабулей и двинулся дальше, зыркая по сторонам и все подмечая, в том числе — начмедовские ботинки, которые так и сверкали в дверном проеме.
— Хомский, — позвал психиатр. — Подите-ка сюда.
Тот немедленно засеменил на зов, приблизился и замер, чуть прогнувшись в хребте.
— Вот что, Хомский, — Ватников чувствовал себя обязанным хотя бы пригрозить этой скотине. — Вы это кончайте. Я вас знаю не первый год. Думаете, так все и будет дальше благополучно? Ошибаетесь. Всему есть предел. Здесь вам не санаторий. Исхлопочите себе путевочку — и поезжайте, упейтесь до смерти. А у нас не надо.
— Доктор, — почтительно отозвался Хомский, — тревожно мне что-то на душе.
— Наслышан, наслышан, — закивал Ватников. — Новое преступление? Выслеживаете грабителей? Упиваетесь овсянкой, расстроенные человеческим несовершенством? Скорбите по поводу человеческой комедии?
Тот угодливо засмеялся, кротко гримасничая и подчеркивая осознанное и досадное несовершенство не только общечеловеческое, абстрактное, но и частное, собственное.
— Короче, я вас предупредил, — Ватников пошел к выходу и столкнулся с измученным Прятовым, который возвращался из приемного, еле волоча ноги.
— Устали? — заботливо спросил психиатр. — Что там?
Александр Павлович только махнул рукой. Что там могло быть? Обычный кошмар.
— Ну, счастливо отдежурить, — заторопился Ватников. — Я вашего орла припугнул — сделал все, что в моих силах.
— Кумаронова? — вскинулся Прятов, ни на секунду не забывавший о жалобе.
— Нет, — Ватников на ходу улыбнулся. — Хомского. Кумаронов же пока новичок, ему еще много лет сюда поступать, пока я им заинтересуюсь. Впрочем, не факт, — успокоил он Александра Павловича, подумав о ватке с долларами. — Возможно, все разрешится скорее. Будем надеяться. Будем ждать и надеяться, как завещал нам граф Монте-Кристо.
Надеяться! Александр Павлович угрюмо проводил его взглядом и дальше стал наблюдать, как санитары и Миша под командованием Васильева выводили охотника за долларами. Он сразу обратил внимание на Кумаронова, который высунулся из своей палаты, увидел Александра Павловича и весело пошел к нему, на ходу вынимая из кармана сложенный листок бумаги и шариковую ручку.
— Доктор! — Кумаронов говорил обходительно и учтиво, не без ледяного официоза. — Скажите, пожалуйста — как вы правильно пишетесь? Александр — а дальше?… Память подводит, я уже вам жаловался, но вы заняты, лечить ее не спешите, я понимаю…
Прятов не ответил и направился в ординаторскую, понимая, что и она его не спасет; что Кумаронов, если ему понадобится, зайдет куда угодно.