— И давно это с ней? — спросил Данила Петрович, отложив на блюдо надкушенную горбушку.
— Да уж почитай скоро как год, — ответил Игнатий Корнеич, отставляя стопку в сторону. — Год как началось, и полгода как мы об этом узнали.
— Ох ты! — покачал головой воевода.
Как и положено отроку, Шурик тихонечко сидел за столом да пожевывал хлебушек с селедочкой, ощущая приятную отрешенность от внешнего мира. И лишь страшные слова ведуньи не давали ему покою, эхом возвращаясь в его смятенный разум. «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?!» Да, тут было от чего прийти в ужас! Шурик вспоминал рассказы Старого Маркиза о многочисленных войнах, которые мифическая (а может, не такая уж и мифическая?!) Франция затевала по самым, бывало, забавным поводам, и думал: неужели мы следующие?!
— И что, все время одно и то же? — Голос Данилы Петровича доносился словно издалека, как журчание ручейка в лесной чаще, по которому трудно определить, на каком этот ручеек расстоянии.
— То есть?
— Ну я хочу сказать, — разъяснил воевода, — предсказания все время повторяют друг друга? Они одинаковые?
— Нет, — ответил Афанасий Максимыч, и Шурик, стряхнув легкую хмельную задумчивость, начал прислушиваться внимательнее. — Предсказания почти всегда разнятся. Разнятся во всем, за исключением французов. Подай-ка книгу, Игнатий! — велел он.
Купец подошел к высокому шкафу темного дерева, стоявшему в углу палаты, отворил дверцу и вернулся к столу с толстой книгой в кожаном переплете.
Приняв том, боярин отставил подальше полупустой штоф, смахнул рукавом крошки со стола, намекая тем самым на значимость, важность, ценность фолианта, и лишь затем возложил его на столешницу.
— Вот здесь божьи сестры стенографируют все, что изрекает… одержимая Фекла, — сказал он, открывая книгу. — Вот запись недельной давности, — молвил он, переворачивая несколько страниц: — «…И привлекли французы бочек пороховых великое множество под башню Водовзводную, и подожгли они склад сей пороховой, и рванули бочки словно тысяча громов небесных, подъяв башню сию с частью стены в воздух…» — Данила Петрович ахнул, а боярин, печально кивнув, перевернул еще несколько страниц. — А вот что она сказала два месяца назад: «…Три оперативно-тактические группировки российских войск никак не могли соединиться в единую ударную армию, способную остановить форсированное продвижение французов в глубь России…»
— Ну словно язык какой иной! — вздохнул Игнатий Корнеич, снова распределяя водку по стопкам.
— Да уж! — с чувством сказал боярин, убирая книгу со стола. — Ничего не понятно! Ну то есть как эти ироды поганые Водовзводную башню Кремля подорвать надумали, вполне понятно, но что такое «оперативно-тактические группировки российских войск»?! Господи! Ну что это такое?! — воскликнул Афанасий Максимыч, возводя очи к небу, то бишь к потолку.
Но небо безмолвствовало, и только водка, покидавшая штоф, таинственно побулькивала в узком его горлышке.
— Ладно, други! — Боярин вздохнул, поднимая свою стопку. — Видимо, Господу угодно, чтобы мы сами пришли к пониманию этого!
— Ну, — сказал Данила Петрович, следуя его примеру, — за понимание!
Стопки воссоединились на секунду, игриво цокнув гранеными бочками, а потом разлетелись в стороны.
Отдышавшись и закусив, воевода вновь обратился к Афанасию Максимычу:
— Там еще вроде про поле что-то было?
— Точно подметил, — кивнул боярин. — Это она тоже очень часто повторяет: «на поле он», «на поле он». Но вот кто «он» и на каком «поле»? — Он недоуменно пожал плечами, капитулируя перед загадкой.
— Мы предполагаем, — вмешался Игнатий Корнеич, — что речь идет о некой грандиозной битве, которая разыграется на каком-то поле, а «он» — это некий французский полководец, который нанесет сокрушительное поражение русской армии. Но это все… предположения, и не более…
— Вот именно! — подтвердил Афанасий Максимыч. — Предположения. Нам неизвестно: ни что это за полководец, ни где находится это поле — может, близ моих подмосковных можайских имений, а может, и в самой Франции!
— Афанасий Максимыч! Батюшка! — воскликнул Шурик, вскакивая на ноги и не обращая внимания на воеводу, жестом велевшего ему опуститься обратно на табурет. — Да я жизни не пожалею, чтобы узнать, кто этот злодей, что на Россию покуситься вознамерился, где это поле и, главное, что такое «оперативно-тактические группировки российских войск»!
Боярин махнул рукой, приказав угомониться Даниле Петровичу, а потом посмотрел на Шурика и спросил:
— Значит, говоришь, жизни не пожалеешь?
Сквозь узкие оконца в келью начали проникать первые серые, едва приметные сумерки, и лишь острый юношеский взгляд Шурика позволил ему рассмотреть, как изменился боярин за эту ночь. Он словно постарел лет на…
— Это хорошо, хлопчик, что ты жизни не пожалеешь, — усмехнулся Афанасий Максимыч, — потому как именно о жизни-то твоей речь сейчас и пойдет…
Подойдя к монастырской ограде, д'Артаньян остановился и сверился с часами. Большая стрелка вплотную приблизилась к цифре двенадцать.
Псевдогасконец вздохнул и огляделся по сторонам…
Готовясь к встрече с господином Атосом, он погулял по набережной Сены, поплевал с мостов в ее грязноватые волны, пытаясь тем самым хоть как-то насолить французам и соответственно хоть как-то поднять настроение себе. Удалось ли ему первое, так и осталось для юноши загадкой, а вот со вторым точно вышел промах — настроение не хотело подниматься ни в какую. Час спустя он справился у проезжего торговца (связываться с дворянами ему больше не хотелось) о монастыре Дешо и двинул в указанном направлении.
Д'Артаньян шел по улицам французской столицы, щедро залитым полуденным солнцем, и размышлял о том, что даже оно не в силах придать этому мрачному и угрюмому городу хоть каплю теплоты.
Действительно, лица прохожих были серыми и неприветливыми. Ущелья улиц, стиснутые отвесными кручами домов, были узкими, тесными, извилистыми и очень грязными, а сами дома — унылыми, тяжеловесными и однообразными. Их стены заслоняли почти все небо, отчего на мостовых и тротуарах царил тяжелый сумрак, а там, где оно все же было видно, в него колкими шипами вонзались острые шпили многочисленных соборов и церквей, как будто прокалывавших, терзавших небосвод, вместо того чтобы украшать его подобно шатровым куполам русских храмов.
Нет, Старый Маркиз был неправ, снова обратился мыслями к своему наставнику д'Артаньян. Он описывал столицу Франции как удивительный, сказочный город, где каждая площадь, каждый переулок дышат любовью и нежностью, каждый дом полон света и тепла, в каждой подворотне прячется бард или менестрель, распевающий красивые баллады или изысканные серенады.
Реальность оказалась совсем иной, подумал разведчик, подходя к монастырю Дешо…