Хой помнил сожженную деревню и кровавые следы на снегу. Он помнил страшное чувство одиночества, когда ты один против целого мира и некому подставить тебе плечо в трудную минуту. Они понимали друг друга, меченый из Приграничья и варвар с далекого севера, все потерявшие, а потому ничего в жизни не боявшиеся.
— Где твоя земля, Хой?
— Очень далеко, на самом краю мира. За голодной степью, за мертвой землей с мертвыми городами.
— А что нужно было храмовикам в ваших краях?
— Думаю, они забрели к нам случайно. У храмовиков есть карты прежних времен, они часто отправляют экспедиции к древним городам.
— Зачем?
— Ищут золото, другие металлы. В мертвых городах есть много интересного.
— А люди там есть?
— Вряд ли этих жалких существ можно назвать людьми. Та зона не случайно зовется мертвой. Они просто выродились, как говорил посвященный Чирс.
— Почему же они не ушли из тех страшных мест?
— Вероятно потому, что это их земля.
Даже у нелюдей, оказывается, есть своя земля, а где земля меченого Беса Ожского? А может, есть родина у почтенного Ахая? Вот у Черного колдуна точно есть логово — Южный лес. Но Хой имеет в виду нечто совсем другое — землю, которую следует защищать.
Рука посвященного Халукара дрогнула и бессильно поползла по одеялу. Магасар вздохнул — посвященный, увы, слишком стар, чтобы удержать в высохших руках ускользающую власть. Минует год-два, и, кто знает, возможно Магасар займет место грозного степняка. Веки Халукара дрогнули, что-то похожее на насмешку появилось и тут же погасло в узких глазах.
— Все спокойно, посвященный, — заспешил с доклада Магасар, — ночь в Хянджу прошла без происшествий. Почтенный Мелькарт увел шестьсот гвардейцев на помощь благородному Ульфу Хаарскому. Почтенный Кархадашт ждет у дверей покоев твоего мудрого слова.
Халукар устало прикрыл глаза. С каждым днем просыпаться становилось все труднее — уставшая душа просит вечного отдыха. Здесь, в этих стенах, закончится путь без родного степняка, достигшего самых, казалось бы, недоступных высот в Храме. Сколько усилий, сколько кровь и все это для того, чтобы слушать на исходе жизни раболепное бормотание идиота, который претендует на то, что бы быть горданцем и посвященным. О, Великий, как измельчал род людской! Посвященный Халукар стар, но смерть не идет к его постели и некому поторопить ее — это простая мысль неожиданно взволновала всесильного жреца. Геронт, Вар и даже Хайдар были моложе Халукара, но им помогли умереть. Как помогли умереть многим из их предшественников. Десятки рук тянулись к горлу вышестоящего, десятки кинжалов целились в его спину. Малейшая оплошность стоила и власти, и жизни. Куда они исчезли, эти люди, сильные и жадные до власти? Халукар порылся в слабеющей памяти, но ничего сколь-нибудь приличного не отыскал. Посвященные Чирс и Халукар могли не опасаться за свою жизнь. Храм выродился. Всю жизнь Халукар рубил головы непокорным, гноил их в цепях, ломал на дыбе, чтобы ощутить на исходе отпущенного ему Великим срока полную пустоту вокруг.
— Зови Кархадашта, — приказал он Магасару слабым голосом.
— Все спокойно, посвященный, — почтенный Кархадашт был, похоже, с глубокого похмелья, и хриплые звуки с трудом вырывались из его пересохшего горла.
Почему он не повесил почтенного раньше, расстроился Халукар. Ведь собирался, давно собирался. То ли память подвела, то ли просто и этого набитого дурака некем заменить.
— Мои люди — доносят другое, — голос посвященного вдруг окреп, а из-под припухших век сверкнули бешеным огнем глаза прежнего Халукара. — Черный колдун расхаживает по Хянджу как по Южному лесу, а жрецы, ответственные за безопасность Чистилища, проводят время в пьянстве и разврате.
— Я все сделаю, посвященный, — Магасар склонился в глубоком поклоне у постели, Кархадашт преданно хрипел где-то у дверей.
Они все сделают... О, Великий, разве ж это люди!
Бес прислушался. Слабо различимый треск автоматных очередей доносился с окраины Хянджу. Чуб, похоже, справился со своей задачей. Только бы не вздумал состязаться в стрельбе с гвардейцами — сам голову потеряет и людей ни за грош погубит.
Сурок неслышной тенью скользнул в хижину:
— Все в порядке, капитан, гвардейцы покинули казармы. Бес повернулся к Тору:
— Действуй, и по возможности без шума. И помни: ваши головы мне еще понадобятся.
Степняки Азарга изнывали от безделья. Небольшая орда в пятьсот сабель без труда укрылась в густой роще Великого. Когда-то эта роща была любимым местом отдыха посвященных, и здесь еще сохранились полуразвалившиеся постройки давних времен. Теперь посвященным уже не до отдыха. Да и никаких гвардейцев не хватит, чтобы сберечь их покой в этом райском уголке в нынешние смутные времена. Зато Бесу роща сослужила хорошую службу.
Горячий Азарг вылетел из зарослей на тонконогом сухом жеребце навстречу почтенному Ахаю. Меченый залюбовался и конем, и лихим наездником. Азарг был старым другом — не один десяток обозов раскатали они вместе в бескрайней Суранской степи. Сам посвященный Чирс хлопотал о беспутной голове Азарга, суля много золота. Но не выгорело дело. Ловкий степняк избежал расставленные на него ловушки, и только шрамы на прокопченном лице указывали на то, что хлопоты посвященных не были уж совсем напрасными.
— Теперь уже скоро, — сразу же успокоил хана Бес. — Выводи людей.
Азарг радостно свистнул, и пятьсот всадников уже через несколько мгновений окружили капитана меченых. Степняков город поразил. Даже все, казалось бы, повидавший Азарг беспокойно озирался по сторонам. Эти нависающие над головами каменные громады производили тягостное впечатление на человека, привыкшего к бескрайним просторам.
Как ни странно, появление на улицах Хянджу степной орды не вызвало большого переполоха. Горожане равно душно скользили глазами по оборванным всадникам, по их роскошно разодетому вождю и низко кланялись достойному жрецу-горданцу, возглавлявшему весь этот сброд. Слухи о бунте рабов на рудниках уже распространились по городу. Видимо, жрец Храма вел сейчас степную орду на помощь гвардейцам, подавляющим бунтарей. Хотя гвардейцы, судя по наступившей тишине, уже справились сами. Тревожные времена наступили для Хянджу, даже глубокие старики не могли припомнить, когда поднимали в последний раз немытые головы рабы. А сегодня даже те, кто работает в домах хозяев, обнаглели до того, что смешиваются с толпой свободных горожан и осмеливаются подавать свой собачий голос, когда молчат даже самые достойные. Рослый горожанин в раздражении пнул подвернувшегося под ногу мальчишку-раба.
— Плохие времена, ох, плохие.
Но лучше не произносить подобные слова вслух, да еще в присутствии высокородного жреца. Горожанин потер обожженное витой плетью плечо (расплата за длинный язык) и согнулся в подобострастном поклоне.