— Ничего-ничего, — выдохнул Данила. — Если ты не против, я себе вот сюда немного добавлю… Жаль, нет больше луковиц. Я сам виноват, что неправду сказал. Хотел солгать, чтобы проще — да придется, видно, правду рассказать. Долгий это разговор. Дело в том, что…
— Будь здоров! Ух… Хорош медок.
— Да… Дело в том, что я — не настоящий дубрович. Я из другого века дубрович. То есть родился и правда в этих краях, только… не теперь. А через тысячу лет. Поэтому и соврать могу без труда — там, в будущем, все лгать научились, даже дубровичи. Получается… я не местный, понимаешь? Точнее — не теперешний.
Наверное, от пережитого страху пробило Данилу на откровения. Он с опаской заглянул в лицо собутыльника и вдруг не узнал его: впервые круглые глаза Потыка — светло-серые с ярким темным ободком, как у волчонка, — посмотрели совершенно серьезно. Хотя… возможно, показалось нетрезвому Даньке.
— В прежней жизни тоже звали Данилой. И родился в окрестностях Мурома — по-вашему, Морама. Жил себе жил, добра наживал, о вашем времени только из книг узнавал: разные там богатыри и князья… Вдруг все помутилось, какая-то путаница… Чудом поменялся местами со здешним Данькой-ковалем. Вчера утром проснулся на вашей земле, и здешние меня за Даньку принимают — видимо, одно лицо… А мне что делать? Надо как-то жить!
Михайло спрятал взгляд, недовольно насупился — ухватил пальцами горшечное горлышко, опрокинул в чарку. «Дурак, зря проболтался», — Данька вытер ладонью сухой лоб.
— Я слыхал про такое, — спокойно кивнул Потык. — Серебряный Колокол?
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодою женой.
«Аквариум»
Так Данила узнал странную историю отца Леонтия — ростовского миссионера, создавшего в начале XVI века единственный в человеческой истории Серебряный Колокол.
Потык рассказывал тяжело, будто нехотя: да, был у нас похожий случай. В честном городе Ростко, где самого Потыка воспитали приемные родители, несколько лет назад возникла небольшая христианская община — одна из первых на диком залесском севере Руси. Всего-то дюжина домов объединились в новорожденный приход полуподпольной церкви — во многом благодаря воодушевленной деятельности священника Леонтия, весьма известного и состоятельного человека. Этот Леонтий в юности попал в плен к крещеным варягам и много странствовал за Вирянским морем, побывал в Ледяном городе, Царьграде и Млетоке. Вернулся на родину православным священником, будучи рукоположен в гордом царстве Марко-Королевича, что в стране белых србов. В отчем городе Ростке немедленно приступил к проповеди христианства: в числе прочих батюшка крестил всю семью Михайлы Потыка — его самого и родителей-восприемников. С течением времени прихожан становилось все больше, чему немало способствовала добрая слава Леонтия; его дом всегда был полон гостей — даже странники из далеких стран забредали к главе ростокских христиан на ночлег и честную беседу. Вскоре деятельный священник обустроил себе новый терем, женился и обзавелся первенцем — поповича назвали Алешей.
И вот… три года назад с обожаемым батюшкой случилось несчастье: глухой ночью в начале зимы он исчез из собственного дома — словно похитили злые люди, кто-нибудь из многочисленных недругов христианской общины. Исчез будто по волшебству. Ни прощальной весточки, ни следов схватки не удалось обнаружить в опустевшей спальне. Верные друзья и простые прихожане день и ночь искали следы пропавшего священника — однако все усилия были тщетны. Наконец, к исходу третьего дня Леонтий сам постучался в двери своего дома — исхудавший и оборванный, с незнакомым пламенем в очах… Говорил странные речи и размахивал руками как полоумный, в лицо не узнал собственного сына. Прогнал из дому жену, отказался даже обняться с ней после тяжелой разлуки! У попадьи оступилось сердце, едва выходили… Священника будто подменили — однако прихожане, поплакав и помолившись, просили его возобновить богослужения и вернуть жену обратно в дом.
И тут Леонтий, собрав весь приход у себя на дворе, произнес страшную речь. Он признался, что вовсе не является тем отцом Леонтием, который жил прежде среди этих людей. Он прислан сюда из грядущего века силою небывалого волшебства, пробужденного к жизни ударом Серебряного Колокола. Он — всего лишь двойник истинного батюшки Леонтия, его зеркальный потомок из страшно далекого будущего, из немыслимого, гремучего и пламенного 15… года по Рождеству Христову! Поэтому он не прикоснется к жене прежнего, здешнего отца Леонтия. И не признает своим сыном босоногого сорванца Алешку-поповича. Он — всего лишь гость в этом времени и явился сюда с важной и непростой целью, которую необходимо достичь для большой русской победы в будущем.
Там, откуда он явился, новый Леонтий принял обет — и готов выполнить свою задачу любой ценой, даже если ради этого придется переворошить грязное белье прошлого и песчинка за песчинкой пропустить сквозь пальцы солнечный поток времени.
Прежний, здешний и любимый ваш батюшка скоро вернется, говорил новый Леонтий. Как только будет выполнен мой долг в вашем диком времени, я вновь ударю в волшебный Колокол. Тогда все обернется на свои места: каждый возвратится в родное время. Так сказал этот небывалый человек и ушел из города Ростка, ушел от соседей-христиан куда-то на полдень, по Прямоезжей дороге на Престол. А прихожане, погоревав, разошлись по домам — молиться и ждать, когда вернется их обожаемый батюшка, чтобы возобновить богослужения в потайном храме.
С тех пор прошло уже более трех лет. Никто не пришел в Ростко к тамошним христианам. Ни прежний отец Леонтий — ни новый. Видно, непросто оказалось гостю из грядущего века исполнить свой неслыханный обет. Всякое бывает в жизни: не дай Бог, конечно… Человеческим костям недолго сохнуть под жарким солнцем на обочине Прямоезжей дороги.
Видимо, Михайло и самому не понравилась эта грустная шутка. Он прервал рассказ и поспешно опустил усы в свою чарку, прикрыл тоскующие глаза ресницами — густыми, как у гусарских офицеров на полотнах эпохи Александра I. Данила поежился: в баньке становилось свежо; он сполз с лавки на пол, поближе к каменной печке — там тихо дотлевали пепельно-розовые угли, совсем изредка подергиваясь последними струйками оранжевой плазмы.
«Стало быть, и мы с Данькой-ковалем поменялись местами… Жаль мне парня: к московской жизни будет непросто привыкнуть, — подумал Данька и невесело улыбнулся: — А еще больше жаль Радая Темурова. Боюсь, мой двойник-язычник при случае не станет церемониться».
— Ну а ты-то чего к нам прилетел? — Потык обернулся на стуле, подпер кулачищем щеку. — Тоже, никак, важное задание выполнять — для спасения будущего?
— Да нет… — Данька бросил в печку последнюю березовую щепку. — От прежней судьбы сбежал. Надоела. Захотелось спокойной жизни на природе.
— Ха! Ну ты недолго думал, да ладно порхнул! Спокойная жизнь… Пожелал молочка от бычка. Аль у нас тут вместо мух жарены куры в рот залетают? Да ни разу в день! Та же щука, только с хреном.
— Да уж я понял. Успел заметить. Только очнулся — дом подожгли. Пошел к селянам в батраки — прискакал десятник с тремя дурнями в шлемах, стали в меня невесть за что стрелы метать. Едва сбежал… Ладно, думаю: уеду в дальние края, буду жить один в лесу. Не тут-то было: на первом же постоялом дворе хозяин меня за коганого воина принимает, начинает петуньей угощать. Удрал от него в лес — на первом же дереве лихоманка в платье сидит. Отдохнул я за эти два дня!