Должно быть, он слишком долго провозился подле лошадей — успел сделать всего несколько шагов, приближаясь к терему, когда внутри — истошно и жутко завизжала женщина! Данила замер всего на осколок мига: гулкий взрыв мужеского хохота донесся из дому, и сразу вослед — опять пронзительный крик, унизительно животный и краткий — будто прерванный ударом потной рукавицы! «Кто? Бустя?!» — Данька задохнулся, прыгнул на крыльцо — коряво, по-обезьяньи взлетел по крутым ступеням…
— И-и-и-иии!!! И-и-и-ииии!!! — Что-то визжащее и жесткое темным комком вылетело из дверей ему навстречу, оглушило свистом, локтями ударилось в грудь и отскочило — отпихнув воющую старуху, Данька вырвал входную дверь на себя и, на лету косым всплеском стали выскваживая наперед длинный клинок, напролом ударился в полутемные сени.
— И-и-и-иии! Ай-ай-ай, горюшко, люди добрыя-а! Ай ведь замучат деточку!!! — заверещала за спиной рябая хозяйка, но в краткий перерыв визга Данька услышал — рядом, в соседней комнате угрожающе заурчал медведь и тут же скользко звякнуло сталью о сталь! Вылетев из-за угла, Данька круто развернул отяжелевшее в затяжном прыжке тело, с размаху врезался в дверь — и, вышибая плечом обломки, влетел в комнату: сразу увидел: слева — бурая туша Потапа на лестнице, справа — белесым пятном мечется полусонный Посух… А впереди — на широкой лавке, захлебываясь в стальных объятиях и судорожно суча коленками, под тяжестью пьяного и уже разъяренного иноземца — раздавленным красноватым пятном возится еще теплое ото сна тело больной хозяйской дочки…
Данька увидел только, что зубами девушка вцепилась и кусает скользкий край железной рукавицы, сдавившей ее посеревшее лицо с огромными от ужаса глазами. А потом — как-то сразу и отчетливо — он увидел, как шея пониже кудрявого затылка иноземца-насильника потемнела и за шиворот плеснуло красным… Данька вспомнил про свой меч и посмотрел туда, куда уходил после правильно отработанного удара закругленный конец лезвия — это лезвие тоже было в красных разводах, словно в узоре из мелких переливчатых струек. Данила испугался, что, наверное, сразу убил этого незнакомого дружинника — его подвижное тело в пластинчатой броне обмякло не сразу: наконец, насильник негромко захрипел и, прогнувшись в спине, упал животом на повлажневшую от крови и смертного пота постель. «Зачем, зачем насмерть», — ужаснулся Данька и тут же ощутил, как по щеке словно плеснуло кипятком — ух, это ж стрела! — прогудела у виска, задев оперением! Обернувшись, Данила увидел второго иноземца позади себя, увидел арбалет в стальной рукавице — и бурое облако шерсти, грядущее наперерез новой стреле, уже готовой сорваться со спускового рычага. Данила даже успел занести свой меч для нового удара снизу — но слишком поздно: ловко увернувшись от удара медвежьей лапы, мигом протрезвевший иноземец прыгнул к двери: прогрохотав доспехами по лестнице, с кратким ругательством бросился прочь со двора.
Он идет последний круг.
Он по-прежнему мой друг.
Павел Кашин
Осада постоялого двора продолжалась уже более часа: заслышав вопли перепуганного беглеца, от соседних домов мгновенно набежало с полдюжины дружинников — как иноземных, так и славянских. Сразу после внезапной стычки с пьяными воинами Данька приказал срочно уходить, понимая, что с минуты на минуту пожалуют и другие вооруженные панциреносцы с крестами на щитах. Однако Посух наотрез отказался оставить истекающего кровью насильника — сокрушенно покачивая лысой головой, склонился над телом и принялся втирать в рану целебный мед (признаться, Данила вздохнул с облегчением, узнав, что все-таки не убил пьяного парня: меч не достал до позвоночника, лишь рассек мышцы вверху спины и плашмя ударил по затылку… слава Богу!). Дядьку Сильвестра оказалось совсем не просто разбудить; косолапый Потап никак не мог успокоить свое чуткое ко всякой неправде сердце — метался, глухо рыча, из угла в угол. А Бустя, вместо того чтобы спешно собирать вещи в дорогу, бросилась утешать онемевшую и мокрую от страха хозяйскую дочку. Таким образом, когда первая стрела осаждающих разбила косящатое окошко в горнице, рядом с Данилой оказалась лишь облаченная в тонкую кольчугу Рута с небольшим арбалетом в руке. Арбалет, оброненный бежавшим иноземцем, был похож на игрушку — легкий, изящный и даже с самоцветными вкраплениями по костяной рукояти: Рута открыто любовалась трофеем.
— Четыре дружинника за забором да один у ворот! Еще трое приближаются от крепости по дороге! — весело доложила она, блестя посиневшими от воинского задора глазами. — Пусть только попробуют напасть — мы им покажем, правда?
Оправив подол тонкой кольчуги, она подскочила к подоконнику и принялась деловито раскладывать на нем какие-то тряпичные мешочки с мягкой пылью внутри.
— Это пыльца ржавого гриба — я украла совсем немножко у Белой Палицы. Застилает вражий глаз и отворачивает стрелы. Они не смогут стрелять, ха-ха! — рассмеялась она и вдруг, зажмурившись, с размаху хлопнула первым мешочком об пол — тот с треском разорвался черно-зеленым облаком густого дыма, мгновенно распространившегося по комнате, — в носу защекотало от сладковатой болотной вони. Рута улыбнулась оторопевшему Даниле и подлетела к нему, протягивая что-то на розовой ладошке:
— Держи, это лепешка с дурманом. Съешь. Данька пожал плечами и откусил половину — в голове зазвенело, забулькало: он сморщился и дважды чихнул. Странное дело: глаза сразу заныли и начали слезиться от дневного света — зато гнилой болотный дым, пухлыми клочьями расползавшийся по дому, стал как будто прозрачнее и совсем перестал беспокоить своим отвратительным запахом.
— У них уж точно нет при себе пирожка с дурманом! Ха-ха! А у нас есть, и целых четыре! Нам теперь никакой дым нипочем! — смачно хрустя лепешкой, сказала Рута. Приблизила ладонь ко рту и разом слизала крошки маленьким алым языком. — Побегу наверх дедушку Посуха угощу и остальных!
Данька поморгал осоловевшими глазами и подошел к окну. Он уже успел облачиться в свою толстую кольчугу и сунуть под мышку боевой цеп. Пониже натянув на лицо край кольчужного капюшона (шлема не было), он сквозь стальное кружево колец глянул туда, где в кустах под забором ползали светлые пятна дружинников. Вскоре он заметил главаря: высокая темная фигура появилась в конце узкой улочки — привязав лошадь к дереву, человек зашагал, чуть прихрамывая; к забору. Это и верно был военачальник — гордо задрав голову, махнул рукой — и пятна в кустах разом пришли в движение, зашевелились…
— Идут, они вдут на приступ! — заорал Данька, сбегая по лестнице в нижний этаж: здесь Рута, прильнув к подоконнику, уже выставила в окно арбалетное жало, а злобные медведи, глотая слюну, замерли по обе стороны входной двери…
«Проклятие, их слишком много!» — сплюнул Данька, увидев, как поперек двора летит, стремительно приближаясь, россыпь коренастых фигурок — короткие секиры, кривые ножи в кулаках… «Добегут до дома — конец. Надо остановить», — пронеслось в голове, и Данила сорвал с правой руки рукавицу. Повернул перстень на пальце и стиснул кулак.
Ах, как сладко загудело в руке, как разом грозно загрохотало на чердаке, где ждала своего страшного часа железная птица! Данька не видел ее, он управлял своей черной ракетой почти вслепую — только чувствовал, как в ладонь передается по невидимой струе толчок за толчком — от удара крыльями в ставни чердачного окна, в хрупкие трескучие деревья, попавшиеся на пути… Он слышал, как снаружи по жесткой дуге над садом пронеслось с ревом и скрежетом его любимое крылатое чудовище — выглянув в окно, увидел, как заметались в ужасе светлые пятна, не пробежав и полпути: покатились обратно в кусты, барахтаясь под сетью срезанных ветвей! Что за гордая фигура одиноко чернеет у забора — не хочет пригнуться к земле, поклониться господствующему в воздухе грохоту стали? Ах, это господин военачальник — скрестил ручки на груди и гневно кричит чего-то вослед паникующим подчиненным… «Сейчас мы проверим, насколько ты смел…» — пробормотал Данила и с усилием двинул руку со сжатым кулаком вбок и вниз, прижимая к земле бешеную черную точку, направляя ее на цель…