А Алексиос Геурон сидел на подоконнике, пытаясь понять, кому и зачем понадобилось нанимать двух полудиких мохлютов, убивать престарелую жрицу и похищать кусок племенного кумира. Человек в отъявленно темном плаще. Смоляная бородка торчком и странное имя — Ку… Куруяд. Скорее всего, речь идет о заранее спланированной провокации. Кому-то нужно поссорить два племени между собой, заставить князя Вышградского увязнуть в разборках внутреннего конфликта, связать его дружину по рукам и ногам, измотать в карательных операциях и патрульных рейдах. Врагу нужна распря узолов и стожаричей — это значит, что ее нужно предотвратить немедленно, любой ценой.
— Ну, братец Мяу… давай продолжим наш разговор! — весело пробормотал себе под нос князь Вышградский, когда тощий паренек несмело протиснулся в дверь и замялся на пороге. Придется, видимо, еще немного поупражняться в актерском искусстве… — Раскажи-ка мне про своего хозяина Ку-куруяда.
* * *
АЛЕКСИОС ГЕУРОН — ДЕСЯТНИКУ АЛЕКСАНДРОСУ ОЛЕ
«1. Срочно выяснить у местных жителей, как выглядит ритуальный кумир богини Мокоши. Что за изображения? Какие размеры? Возможно ли изготовить точную копию?
2. Две дюжины катафрактов собрать по боевому рогу к пяти часам на главной площади Санды перед кумирней Дажьбога в полном вооружении. Больше флажков, перьев и символики. Воинам выдать по ковшу лучшего боярского меда.
3. Десятнику Барде Гончему отослать почтового голубя с запиской следующего содержания: „Срочно собирайтесь и уходите из Тверятиной Заимки вместе с остатками дозорного отряда. От встречи с бунтовщиками уклоняйтесь. Береги людей. Отходи в сторону Вышграда“.»
В отрочестве я видел немало картинок, изображающих греческую конницу эпохи Львов и Ангелов. И потому знал, что шествие дюжины полностью экипированных катафрактов по улицам Санды произведет впечатление на местных жителей — подобное зрелище надолго придавит психику бунтовщиков и смутьянов… Но я не мог предположить, как сильно оно поразит меня самого.
Как будто Европа узким клином прорвалась в сонную разнеженную Русь — теплоцветная струя горячей бронзы, золота и ртути выхлестнулась по главной улице Санды! В кипении стягов, в тугоплавкой игре мышечных сгустков под тонкой кожей дорогих лошадей, в щелкающем ритме копытного перестука торжествовала Европа — южная, цивилизованная, прекрасная в своей жестокости и детской, напористой агрессивности. Их было совсем немного, этих всадников. Они не рассыпались роящимся черным полчищем, как кочевые тьмы, и не выдвигались из-за холма многолюдным медлительным косяком, как крестьянское ополчение. В этих седлах уже не люди, а сказочные полузвери в нестерпимо блестящих масках, полуптицы с хищными мордами личин в разлете пестрых перьев за плечами — и не конница это, а колонна тяжелых башенных танков!
Я держался в седле немного необычно для греков — и видел их удивленные глаза в расщелинах шлемов. Глаза смотрели грустно: Господи! что же случилось с нашим князем Геуроном? Где его былая ловкость и цепкая посадка настоящего воина? Почему он не облачился, как обычно, в прекрасный доспех царского родственника? Зачем снова завернулся в дорожный плащ?
Я обучался верховой езде в Англии, где три года жил в интернате Нортхоу Эббихилл — по настоянию отца, который был близко знаком с директором колледжа. Очевидно, катафрактам бросалась в глаза моя прямая посадка в непривычном седле с высокой лукой, а также неуверенное обращение с тяжелой уздой и зверскими кинжалоподобными шпорами… Поэтому я старался держаться в хвосте колонны — сзади сквозь полотнища золотистой пыли виднелись только пятна перьев и плащей, да лоснящиеся лошадиные крупы, да выброшенные высоко в небо наконечники копий, танцевавшие в воздухе.
Вся деревня вывалила на улицы посмотреть на страшное войско князя Лисея. И князь Лисей прекрасно понимал, что значит этот жуткий восторг в глазах парней. И тягучая, подземная нега в выжидательном взгляде молодки, оцепеневшей у плетня с коромыслом в руке. Я понимал, что значит сухое, тревожное молчание в прищуре мужиков, и суетливый ужас в быстром моргании материнских глаз — чур меня! чур помоги! Куда это повел своих блескучих нелюдей князь Лисей? Уж не против ли наших мужичков, затеявших крамолу на соседей из Золистой Пахоти? Ох, не к добру это… Оборони Стожар от жутких карателей в чешуйчатой броне!
Прекрасно помню: одна из старух — сухонькая и маленькая, по-детски ясноглазая — вдруг прямо посмотрела на меня, совсем в лицо… Словно знала, что я и есть князь. Как будто догадывалась, что именно в эту минуту очень важно встретить мой взгляд. И туг же отвела глаза, сердито зажевала губами.
А я вдруг пронзительно заскучал. И остро пожалел о том, что сижу в греческом седле. Нахожусь здесь, в колонне катафрактов — а не там, в славянской толпе. И мне стало больно от того, как жестоко обманул меня серебряный колокол.
Сделал иноземцем в родной стране.
Эта новая жизнь подхватывает в мягкие складки терракотового плаща, завораживает сознание песчаным потоком бликов по звеньям золотой цепи… Боже мой, я уже привык к своему новому имени! Привык, что мне кланяются старики, издалека завидев высокую сухую фигуру князя Лисея. Лисей… это хищье прозвище почему-то плотно приклеилось ко мне, и кажется, даже греки скоро начнут называть меня так — вслед за славянами.
А между тем вокруг меня Русь. Не безымянная былинная страна, не виртуальная реальность электронной игры. Вокруг — живые люди, и все они под Богом ходят. А я почему-то оказался властен над их судьбами…
До сих пор не умею оценивать происходящее. Что за Русь такая — эклектическая мешанина искаженных имен, мифических фабул, намеков на историческую достоверность… Просто сон, и пустая мечта, и побег из реальности двадцатого века куда-то в наркотическую плоскость сказочных образов? Если так, то я просто утопаю в грехе уныния, я отказываюсь от моей собственной судьбы Алексея Старцева, убегаю от божественной, единственно существующей для меня данности Москвы 1993 года по Рождеству Христову… Или это сон? Просто невинный сон… Но как реально перекатывается золотисто-желтковый сгусток солнечного зайчика в опустевшей чаше… Разве во сне можно чувствовать, как разминается между зубами крошечное малиновое зернышко… Вкус малинового меда во рту так тягуч, сложен и многозвучен… И потом, разве во сне можно опьянеть?
Господи, научи меня остаться самим собой. Что, если это — сатанинская субреальность, липкая сеть галлюцинаций, натянутая скользкими демонами сюрреализма между звезд для того, чтобы заманивать романтиков в тенета греховного лицедейства в декорациях несуществующих миров? Среди подчеркнуто-ярких красок и фальшивых переживаний?
Конечно, я слаб. Я просто слабый человек. Допустим, деревня Санда с ее кумирами, старухами и поросятами, и даже мои греки в доспехах от кутюр, и Варда Гончий, и вообще Залесская Русь — всего лишь одно большое искушение… Для того, чтобы проверить силу моего духа! Что ж… у меня есть моя воля. И нательный крестик. Он остается со мной даже в бреду… Из пучины греха воззвах к тебе, и в водах Меривы утопающа услышал меня…
Хватит меда, я забываюсь. Князь Лисей… Отлично, я выбираю лисицу в качестве своего княжеского герба. Маленькую золотистенькую лисичку в самом центре белого креста — разрезающего, вспарывающего, четвертующего жирный черный фон. Сказать Варде, пусть изготовят щиты и стяги.