– Дамочка, красатулина! – я махнул толстой аборигенке в замызганном переднике. – Ну-ка кружки нам сюда. И чего-нибудь покушать. Самое горячее и вкусное.
Подавальщица нерешительно шагнула к нашему столу и, метясь взглядом от пачки чипсов к нагло курившей Рябининой, уточнила:
– Это вы мне?
Видимо, обращения «дамочка и красатулина» были для нее несколько непривычными, а может, от табачного дыма ей затуманило мозги.
– Угу, дорогая, вам. Будьте любезны, накройте наш скромный столик по первому разряду.
– Какому раз… ряду? – переспросила она, кося левым глазом на пачку сигарет.
Ее вопрос меня несколько обескуражил: ну как было ей объяснить, что такое «первый разряд» в хорошем кабаке?
На помощь пришла Рябинина.
– Чистые кружки нам под эль, – сказала она, пуская тонкую струйку дыма. – Гусиную печень под грибным соусом, бараньи ребрышки по среднегорски и щуку фаршированную. Да, и кувшин вина не забудь. Фоленского Розового. Смотри, не вздумай водой разбавить.
– Сейчас, дорогие! Сейчас! – засуетилась подавальщица. Повернулась к столику напротив, за которым два бородатых мужика хлебали из широких мисок, потом снова повернулась к нам, с грохотом поставила поднос на соседний столик и метнулась на кухню, делать заказ.
– Ну, давай, Анюта Васильевна, рассказывай обещанное, – напомнил я, вскрывая вторую бутылку и изготавливаясь слушать какую-нибудь шальную историю.
– Видишь ли, Булатов… – она отпила из горлышка, скромно облизнулась и посмотрела на меня своими холодными и красивыми глазами, – если ты ожидаешь услышать, что-то исключительно удивительное, то не услышишь. Мне вообще не хочется об этом говорить… Подумаешь еще, что я дурочка или будто у меня на третьем курсе крыша поехала.
– Не подумаю, – заверил я и захрустел чипсами. На непривычный звук сразу отреагировали за соседними столиками. На нас уставилось с десяток пар напуганных глаз. Наверное, они ожидали увидеть огромную голодную крысу, поглощавшую мешок сухарей, но видели только меня и Аньку Рябинину, сладко курившую сигарету с фильтром.
– Давай, давай, рассказывай, – поторопил я Элсирику. – Пока печенка твоя, в смысле гусиная, шкварчит под грибным соусом, ты мне гони историю переселения на Гильду. Честное слово, не могу даже предположить, как ты здесь очутилась. Любопытство мучает сильнее, чем голод.
– Видишь ли, с детства в нашем мире я себя чувствовала неуютно. Хотелось чего-то… Чего-то такого волшебного, с другим небом, другими горами у горизонта, сказочными лесами вдоль реки, – Анька ногтем сбила столбик пепла с сигареты и бросила на меня настороженный взгляд.
Наверное, она ожидала, что я рассмеюсь, но я не смеялся – кивнул понимающе, поскольку это чувство в детстве было известно и мне.
Рябинина с большим вдохновением продолжила:
– Жизнь наша городская среди машин, телевизоров и вечно зудящих телефонов, мне казалась слишком взбалмошной, вместе с тем скучной и серой. А мне хотелось волшебства. Хотелось настоящих рыцарей, фей, волшебников и драконов. На покрытых асфальтом улицах, среди угрюмых многоэтажек я просто засыхала. Поэтому и пошла учиться в наш университет прикладной магии и, так сказать, бытовых чудес. Знала, что только из него обеспечено нормальное распределение. Фить, – она покрутила пальчиком, как бы обозначая другие миры.
– Ну, это обыденная история, – сказал я. – Все мы в наш универ поступали по сходным душевным причудам. Именно на Гильде как оказалась?
– А так, чертик попутал, – Рябинина отправила в рот несколько чипсов, аккуратно захрустела и запила их пивом. – Хочешь – верь, хочешь – нет, по ночам он стал ко мне приходить. Бывает, только спать лягу, глаза закрою и сразу мерещится багровое свечение. Тусклый круг такой, который вращается потихоньку и проступает на нем мильдийская руна Арж, обычная, только с длинным хвостиком. Такое как раз в начале нашего третьего курса и началось. Я об этом никому не говорила, даже подругам. Даже Вике Пономаревой. Боялась, что за дуру меня примут.
– Ну-ну, дальше, – взбодрил я ее, принюхиваясь к ароматам жарящегося мяса, которыми невыносимо аппетитно несло с кухни.
– Появится этот багровый кружок, крутится перед закрытыми глазами, и руна на нем становится ярче и ярче. А потом, если даже глаза открою, руна все равно перед ними, словно след, оставленный раскаленным углем. Так было недели две или три. После чего чертик стал появляться. Только не смейся, Булатов! – Элсирика пригрозила мне кулачком и потянулась к бутылке «Клинского».
– Что вы, уважаемая, – я мигом сделал серьезное лицо и повернулся навстречу подавальщице. Она плыла к нам через зал с подносом, на котором громоздилось дымящее блюдо, кувшин и кружки.
– В общем, чертик такой, – Элсирика скорчила рожицу и помахала растопыренными пальцами возле ушей. – Руна исчезает, по краю багрового круга появляется синеватое сияние, и он оттуда является. Морда отвратительная, уши волосатые, лилового цвета, глазищи большие, желтые. Весь в бурой шерсти и крылышки кожистые за спиной, словно у ангелочка-мутанта.
– Гильдийский демон Варшпагран, – определил я, сдвигая пустой пакетик от чипсов, освобождая место для кувшина и кружек. – Насколько я помню, он заведует тайными путями.
Подавальщица, румяная и чуть напуганная то ли нашими разговорами, то ли нашей необыкновенностью торопливо поставила большое блюдо, две тарелки и быстренько проговорила:
– Щука и гусиная печенка готовятся. Очень скоро будут.
– Спасибо, красатулина, – поблагодарил я, наваливая себе в тарелку зажаренные ребрышки, пахнущие огнем и жгучими специями.
– Откуда ты знаешь, что он – Варшпагран? – прошептала Рябинина, едва кенесийка отошла от стола.
– Детка, видишь ли, в чем между нами разница: в том, что я окончил университет, а ты – нет, – не без гордости сообщил я. – И курсовую мне довелось писать именно по Гильде. Так что, известен мне весь гильдийский сонм, и сам Варшпагран. Не пойму только, чего он забыл в нашем мире. Странно это, госпожа Анька. Редчайшее явление, на мой взгляд. Что он из-под тебя хотел?
– Не знаю, что он хотел. Все время нашептывал мне, чтобы я на Гильду перебиралась. Сладко так нашептывал. И перед сном и во сне. Чувствую, сплю я уже, а этот чертенок все время возле меня. То за одеяло потянет, то к уху прильнет и шепчет, какая я хорошая и важная для его родимого мира. Скоро меня это дело стало сильно мучить. Утром просыпаюсь, уставшая измотанная, словно после хмельной вечеринки, – допив пиво, Анька придвинула кружку.
Я намек понял и, приподняв запотевший кувшин, налил ей вино. И себе налил. Несколькими глотками оценил вкус их фоленского. Хороший, надо признать, вкус. Особо под жареные ребрышки, капающие горячим жиром. Голод меня постепенно отпускал, взамен все больше разгорался интерес к рассказу Элсирики.
– Просыпаюсь, значит, измученная, – продолжила Анька, – в голове, будто бесконечный гудок паровоза, перед глазами чертик в кровавом круге, а в ушах его ласковый шепот. Понемногу я начала Гильдой интересоваться, в нашей университетской библиотеке книжки почитывать, листать кое-какие хроники и документы. А чертик меня не отпускает. Даже днем стал появляться, засранец хвостатый. И в библиотеке со мной и, извини, – она хихикнула, прикрыв ладошкой рот, – даже в туалет пытался за мной трижды проникнуть, на что я разозлилась и огрела его шваброй. На занятия ходить я совсем перестала. Месяца три не посещала лекции, ничего не учила, ничем не интересовалась кроме как Гильдой.